Годы и войны - Александр Горбатов

Путь от Находки до Москвы нам показался бесконечно длинным и нудным.

Ехали мы уже не в товарном, а в купированном арестантском вагоне. Само собой разумеется, мы не имели закрепленных мест: полок было шесть, а людей тринадцать. Мы строго соблюдали очередь для отдыха по одному на четырех верхних полках, а девять человек сидели на нижних двух полках и через маленькое зарешеченное окошко смотрели на волю.

Не скрою, что вид у меня был довольно неприглядный. Исхудал я сильно: рост у меня сто семьдесят семь сантиметров, а весил я в то время шестьдесят четыре килограмма. Признаком военного человека была лишь гимнастерка, служившая мне бессменно эти годы; из-за грязи и заплат было трудно определить, какого цвета она была раньше. Ватные брюки заплатаны. Ноги обернуты портянками в обуты в шахтерские галоши (полуботики). Была на мне еще и ватная фуфайка, лоснившаяся от грязи. На голове — истрепанная и грязная шапка-ушанка. Думая о своем внешнем виде, я мог тешиться лишь надеждой на то, что в душе сохранил бодрость и, вероятно, развил волю и стойкость.

Был у меня еще мешок. Он служил главным образом чехлом для обрывка одеяла, с которым я не расставался. В нем я хранил пару белья и свой неприкосновенный запас на случай заболевания; до десятка небольших баранок и пять кусков колотого сахара — все настолько почернело от грязи, что даже «уркаганы» на это не зарились.

Вот в таком виде меня и других привезли в Москву и водворили в знакомую уже Бутырскую тюрьму.

В камере, в которой мы оказались, было человек сорок. Все они прибыли на переследствие из различных лагерей и тюрем. У половины из них пересмотр дела уже закончился, и их снова направляли в лагерь.

Меня это не испугало. И прежде, когда я покидал камеру Лефортовской тюрьмы или находился перед судом военной коллегии, я верил, что мне поможет то, что я не клеветал ни на себя, ни на других.

Через семь суток меня вызвали к следователю. Перед ним лежало мое дело с прежней фотокарточкой. Увидев меня, следователь сначала засмеялся, а потом резко оборвал свой смех и стал серьезным. Несколько раз он переводил взгляд с фото на меня, предложил пройтись по комнате, потом сел сам и предложил мне сесть на против. Он спрашивал год, день моего рождения, кто были командующими округами при мне в Средней Азии и на Украине, кто был командиром корпуса и т. п. После этого началось следствие.

Предъявляя те или другие обвинения, он сверял мои ответы с прежними показаниями. Все это делалось в довольно вежливой форме, но тем не менее ничто не давало пока повода думать, что дело клонится к освобождению.

Так продолжалось до 1 марта, когда меня перевели из Бутырской тюрьмы на Лубянку.

Вечером 4 марта мне сообщили, что следствие закончено и меня этой ночью освободят. Следователь спросил, есть ли в Москве какие-либо знакомые, у которых моя жена, приезжая в Москву, могла останавливаться.

— Есть, — ответил я.

— Как вы думаете, не оставила ли она там для вас обмундирования? — спросил он.

— Моя жена верит, что я буду освобожден. Возможно, что она привезла и оставила обмундирование.

Я сообщил ему номер телефона знакомой семьи.

Следователь удалился, но, вернувшись, сообщил:

— Жена ничего не оставляла, а в таком виде вас выпускать даже ночью невозможно.

Я попросил следователя повторить мне, что он говорил по телефону. Выслушав его, я сказал:

— На ваш вопрос естественно было ожидать только отрицательного ответа. Вы скажите так: мы освобождаем Горбатова, а одеться ему не во что. Тогда вам ответят иначе.

Он ушел снова и после второго звонка получил тот ответ, который и следовало ожидать. Он сам съездил к нашим знакомым и привез полный комплект обмундирования.

В ночь на 5 марта 1941 года, в два часа, на легковой машине следователь доставил меня на Комсомольскую площадь к моим знакомым. Сдав меня, вежливо распрощался:

— Вот мой телефон. Если что, звоните ко мне в любое время. Рассчитывайте на мою помощь.

Как реликвию, я взял с собой на память мешок с заплатами, галоши и черные, как смоль, куски сахара и сушки, которые хранил на случай болезни.

До рассвета мы не ложились спать. Я рассказывал, где был, что видел, хотя, по вполне понятной причине, в то время не мог сказать и сотой доли того, о чем пишу сейчас: уходя с Лубянки, я дал подписку о молчании.

Снова и снова жадно расспрашивал своих друзей о Нине Александровне, о ее родных, обо всем на свете.

Но только тот поймет меня до конца, за кем захлопывалась дверь камеры, кто «на практике» испытал все и вышел на свободу.

Пятое марта я считаю днем моего второго рождения.

Помню, мы смеялись до слез над рассказом Ирины Павловны и ее дочери Лили о том, как они переволновались, когда в одиннадцать часов вечера раздался телефонный звонок и Лиля, взяв трубку, услышала незнакомый мужской голос:

— Ирина Павловна?

— Ее нет, она на работе, будет дома через час.

Через некоторое время звонок повторился. Тот же голос спросил, скоро ли придет Ирина Павловна.

— Не знаю. А кто ее спрашивает?

— Это из НКВД. Я позвоню еще.

— У меня опустились руки, — рассказывала Лиля. — Зачем ночью звонят матери из НКВД?

В тревоге она ждала, когда придет мама. Только Ирина Павловна вошла, снова звонок.

— Ой, это снова он! — сказала Лиля.

Ирина Павловна быстро взяла трубку и ответила:

— Да, это я, Ирина Павловна. С кем я говорю?

— Говорит следователь НКВД. Скажите, у вас бывала в последнее время Нина Александровна Горбатова? Не оставила ли она у вас вещи своего мужа?

— Была, но ничего не оставляла, — совершенно не подумав, машинально ответила Ирина Павловна и опустилась на стул. Тот, обождав немного, сказал:

— Вот как. Значит, нет… Жаль… Ну до свидания.

Только после этого Ирина Павловна окончательно пришла в себя:

— Как же я сказала «нет», когда у нас хранится давно привезенная экипировка для Александра Васильевича? Что я сделала!

Но пока она сидела и раздумывала, что же теперь делать, раздался телефонный звонок, и, подняв трубку, она услышала тот же голос:

— Ирина Павловна! Вы, вероятно, меня не поняли. Дело в том, что этой ночью мы освобождаем Горбатова. Но он одет не по форме. Не оставляла ли у вас какого-либо обмундирования для него жена?

— Да, да, оставила! — радостно закричала Ирина Павловна.

— Прошу все приготовить, я через двадцать минут буду у вас.

Действительно, скоро приехал молодой человек, представился, взял приготовленные вещи, а через полтора часа привез меня. Мы пили чай и без конца говорили. Жалели, что нет с нами Нины Александровны. Жена приезжала в Москву две недели назад. Побывала в НКВД, прилетела оттуда, как на крыльях, рассказала, что ее очень хорошо приняли, говорили вежливо, интересовались, как она живет, не надо ли ей помочь деньгами. На вопрос: «Скоро ли я увижу мужа?» — получила ответ: «Это еще трудно сказать», но добавили, что следствие идет к концу и через две-три недели все будет ясно.