Годы и войны - Александр Горбатов

В одном из писем жена мне писала, чтобы я не беспокоился о ней — она здорова, получила нетрудную, хорошо оплачиваемую работу на заводе, с работой уже освоилась, товарищи по работе и начальство ею довольны. (На самом деле, как потом стало мне известно, все это было только фантазией. Была она в это время без работы.) Но все-таки она решила приехать в Магадан, что бы поступить на работу здесь, быть ближе ко мне, и ей уже обещали дать пропуск.

Меня это испугало. Немедленно я написал жене два почти одинаковых по содержанию письма и послал их с промежутком в семь суток, надеясь, что хоть одно из них дойдет. Радуясь, что она получила хорошую работу, я категорически возражал против ее приезда в Магадан и, пойдя на ложь, в свою очередь сообщил, что я уезжаю на дальний прииск. Я убеждал ее — и в деловом смысле это была правда, — что она нужнее мне там, вблизи от Москвы.

Когда в конце концов я поправился и набрался сил, наступило короткое колымское лето. И больных, и здоровых, жаждущих занять мое теплое местечко у кипятильника, было очень много. А в это время происходил набор на рыбные промыслы — туда я и записался одним из первых. Через неделю, распрощавшись со своими приятелями, я оказался в поселке Ола, на берегу моря. Там я встретил своего товарища, бывшего командира 28-й кавдивизии Федорова, который работал, как когда-то его отец, кузнецом. Обнялись, расцеловались и обменялись новостями. В Оле было неплохо, режим там был более слабым, заключенные свободно ходили по поселку, мы часто виделись с Федоровым.

Через несколько дней начальство кликнуло клич: кто хочет ехать в тайгу, косить траву сроком на месяц?

Я изъявил желание не раздумывая.

Четыре человека — я и три «уркагана» — получили косы, грабли, принадлежности для отбивки кос, продовольствие на неделю — хлеб, крупу и соль, — а также рваную сеть. Уложили все это добро на повозку и тронулись лесом вверх по реке Ола. Через двое суток мы нашли большую поляну с высокой густой травой и на ней обосновались. Построили из веток шалаш, покрыли его накошенной травой, сделали загон для лошади недалеко от шалаша, заготовили дров и разожгли в шалаше дымный костер, чтобы изгнать тучи комаров и мошек. Затем закинули рваную сеть в ручей и расположились на ночевку.

Рано утром я был разбужен фырканьем лошади. Полагая, что она отбивается от гнуса, я уснул снова. Но проспал недолго, а когда вышел из шалаша, то обнаружил пропажу трех караваев хлеба, которые лежали в повозке; мы потеряли три четверти хлебных запасов… Следы — примятая трава — вели от повозки к лесной опушке. У самой опушки трава была сплошь примята, и здесь же валялись хлебные крошки. Кто же здесь был? Сначала я заподозрил бежавших заключенных, но увидел свежий помет какого-то зверя. Разбудив своих товарищей, я рассказал им о происшествии. Пришли к выводу, что это не иначе как проказы Михаила Ивановича Топтыгина. Мои товарищи были озабочены — чем же мы будем питаться целую неделю? А я думал о другом: Топтыгин хорошо позавтракал сегодня, теперь он знает адрес и обязательно придет завтра; не обнаружив хлеба, как бы он не принялся за нашего коня, а потом и за нас.

Наше настроение резко понизилось. Но делать нечего, нужно было приниматься за работу. Я пошел к ручью за водой, а попутно заглянул в сеть. Радости моей не было конца: в сети я нашел с десяток рыб — горбуши и кеты. На мой радостный крик прибежали товарищи и вытащили сеть с неожиданно большим уловом. Рыбу забрали, а сеть снова забросили в ручей.

Завтрак получился у нас на славу, необычно сытный. Особенно вкусной показалась уха, в которой вместо крупы плавала икра. К хлебу мы даже и не прикоснулись. После сытного завтрака принялись за работу уже в хорошем настроении. Погода нам тоже благоприятствовала, и мы забыли о страшном соседе.

Обязанности повара, уход за лошадью и разведка покосных угодий — все это было возложено на меня.

На рассвете следующего дня меня сноба разбудила лошадь. Она храпела и била ногами о землю. С трудом разбудив своих молодых товарищей, я выскочил из палатки и увидел медведя. Он на задних лапах поспешно уходил к опушке леса, а в передних, прижав к груди, уносил мешок с отрубями.

Он часто оглядывался на наш шалаш. Увидев меня, мишка остановился, повернулся ко мне мордой и осторожно, как будто боясь, что может рассыпать содержимое, поставил мешок на землю; но мешок повалился. Стоя на задних лапах, мишка начал переминаться. Мне было неясно, хочет ли он извиниться, как пойманный с поличным, или собирается пойти «на кулачки». На мой крик из шалаша выскочили мои товарищи. Я сказал: «Возьмите в руки хоть косы!» Двое из них потянулись за косами, что висели на шалаше, а третий (младший), подняв камень, пустил его в зверя. Камень глухо ударился в живот двухметрового вора. Он, как будто обидевшись, отвернулся, опустился на все четыре лапы и медленно побрел в лес, все время оглядываясь на нас. Мы напустились было на товарища, бросившего камень, но услыхали в ответ:

— А кто еще знает, что было бы, если бы я этого не сделал?!

Так закончилось наше первое знакомство с Топтыгиным.

В этот же день посчастливилось мне увидеть его супругу и деток. Приготовив рыбный обед, я пошел полакомиться черникой: в лесу ее было очень много. Вдруг метрах в двухстах от меня я увидел медведицу, которая плескалась в ручье с сынком или дочкой. Другой отпрыск сидел на берегу и щурился на яркое солнце. Медведица вытолкнула детеныша из воды, загнала, толкая мордой, в воду другого медвежонка и начала его мыть. Потом они все уселись на берегу сушиться. Вдруг медведица подняла морду, нюхая воздух, огляделась по сторонам, а затем вся милая семье поднялась и тихо пошла в лес. Я, стоя за кустами, наблюдал, забыв даже страх, и очень жалел, что эту семейную идиллию не видели мои товарищи.

Третья встреча с медведем произошла у меня на четвертый день. Я шел по лесу в поисках новых укосных площадей, то и дело наклоняясь за черникой. Вдруг услыхал хруст веток и, разогнув спину, к ужасу своему, увидел идущего метрах в ста от меня медведя, очень похожего на первого знакомого. Увидев меня, мишка остановился. Признаться, я дрожал от страха. Вероятно, он тоже узнал меня. Но он чувствовал себя здесь, видимо, уверенно, как хозяин; постояв немного, пошел дальше. Может быть, почуяв мой испуг, он этим и удовлетворился, доказав тем, что не имеет против меня злых намерений…

Больше наши лесные хозяева к нам в гости не приходили.

Из трех «уркаганов», которые со мной работали, двое были матерыми преступниками, а третий — еще совсем молодой пароль, лет двадцати двух, не больше. После работы мы обычно сидели в шалаше, поддерживали в костре огонь и болтали, кому что придет в голову.

Старший — Алексей, по кличке Обрубок, был невелик ростом, широк в плечах, со скуластым, некрасивым лицом, и обладал большой физической силой. На его левой руке не было трех пальцев. Он был угрюм и неразговорчив. Однажды он с трудом выдавил из себя: «Имею на своем счету два крупных ограбления: первое с одним убийством, а второе — с тремя». А когда я спросил его, где он потерял три пальца, он только усмехнулся и посмотрел на своих товарищей.