Дом иллюзий - Кармен Мария Мачадо

Клише кажутся скучными и предсказуемыми, а на самом деле они чрезвычайно опасны. Наш мозг не умеет правильно обрабатывать клише, он проскакивает мимо такой фразы или мысли, не останавливаясь и не задумываясь. При описании насилия почти обязательно возникают клише: «Если ты не достанешься мне, никому не достанешься»; «Кто тебе поверит?»; «Сначала было хорошо, потом плохо, потом снова хорошо»; «Если бы я осталась, я была бы уже мертва». Жуткие фразы, расчеловечивающие фразы, но при этом абсолютно типичные.

Обыденность, предсказуемость уплощает и делает на редкость скучным определивший тебя ужасный опыт.

И пока я пробиралась от одного отчета о домашнем насилии среди квир-людей к другому, начали проступать некоторые детали. Вот та, что особенно меня поразила.

Женщина по имени Анна Франклин опубликовала в 1984 году в «Новостях гей-сообщества» статью о том, как подвергалась насилию. Ее возлюбленная, светловолосая, женственная – целительница, лечившая массажем и составлявшая гороскопы, до знакомства с ней собиравшаяся стать монахиней, – однажды на пляже во Франции принялась швырять в нее камни. «Понимаю, это звучит неправдоподобно, – писала Анна, – словно сцена из мультфильма». Чтобы спастись, ей пришлось заплыть в море[116].

(Побиение камнями. Этот образ долго меня преследовал: женщина, которую Анна любила, подвергла ее древнему – и поныне порой применяемому – наказанию за гомосексуальность. Ей пришлось заплыть в океан. Камни. Каменная баба. Каменная стена. Истории квир-людей инкрустированы камнями, словно украшения.)

«Впоследствии, – пишет Анна, – мы обе над этим смеялись». Смеялись над тем, как ее чуть не побили камнями на французском пляже. Как она убегала в воду, все глубже, словно хронику высадки союзников запустили в обратную сторону.

Однажды в Айова-Сити ты отправилась в спрятанную глубоко под землей звуконепроницаемую камеру. С тобой пошла подруга, и когда вы спускались по ступенькам, ты подумала о сходстве с началом «Бочонка амонтильядо»[117]. Проводник завел вас в камеру и захлопнул тяжелую дверь. Вы обе улеглись навзничь на металлической платформе, подвешенной в воздухе.

Здесь и только здесь все производило звук: шорох и прибой крови, и когда ты сглатывала слюну, и даже когда проводила языком по верхней кромке губы – словно мебель тащили по гравию. Ты всегда подозревала, что твое тело гротескно – так и оказалось. Здесь ты не мертва, но все вокруг, возможно, мертво.

Галлюцинаций нет, за исключением странного жужжания на самом краю слышимости: словно цикады в разгар лета, замечает твоя спутница. На самом деле, конечно, никто не жужжит – это мозг так интерпретирует тишину. Если остаться здесь надолго, можно и с ума сойти, думаешь ты. Твой разум начнет заполнять лакуны и прорехи, и один бог знает, чем именно он их заполнит.

Что происходит, когда в этой подземной пещере нет эха?

Ты хлопаешь в ладоши, снова и снова. Но ответа нет.

Со временем все забывают. И это, вероятно, самое ужасное. Так много времени прошло с тех пор, как хоть кто-то из них видел Землю, с тех пор, как первый экипаж забрался в корабль, оставив позади возлюбленную планету, окутанную дымом и льдом. Им необходимо было выбраться – они знали это, все знали, но им еще и повезло найти корабль.

Они устанавливают курс КУДА-НИБУДЬ и обустраиваются на корабле. У них рождаются дети, они рассказывают детям истории о том, как жили раньше. Наверное, о самом плохом умалчивают. Потому что сейчас, среди хромированной стали, стекла и звезд, острая боль от предательства планеты притупилась. Со временем они умирают, а корабль все летит прочь, и дети детей первого экипажа сохраняют лишь самые отдаленные представления о том, Как Это Было. Пока они доберутся КУДА-НИБУДЬ (до прекрасной планеты с поющими камнями, лимонно-желтыми деревьями, почвой, которая пахнет тмином, и водой, по которой можно ступать), уже никто не вспомнит, что вообще заставило их покинуть Землю.

«Наверное, что-то ужасное, – неуверенно говорят они друг другу. – Мы столько сил положили на то, чтобы сбежать. Наверное, это было самое скверное место во Вселенной».

Но их преследует сомнение, столь настойчивое, что они в итоге дают ему имя:

Ностальгия (существительное).

1. Тревожное ощущение недоступности прошлого: как только событие остается позади, какие-то его существенные качества утрачиваются навеки.

2. Напоминание о необходимости помнить: даже если острота скорби притупилась, из этого не следует, что когда-то она не была ужасной. Это означает лишь, что время и пространство, с их бесконечной протяженностью и нежностью, встали между вами и прошлым и теперь защищают вас, а раньше не могли.

Собираясь с братом на Кубу посмотреть дом предков, я выяснила, что Санта-Клара – город, где мой дед родился и вырос и где его заставили съесть бульон из его любимого ручного петуха, – город-побратим Блумингтона в Индиане. Как это могло случиться? Почему из всех городов мира именно эти два соединены такой произвольной пуповиной?

Из аэропорта Гаваны мы поехали на машине с кондиционером в Варадеро, а оттуда в жарком и пахучем автобусе – в Санта-Клару. Я почти не знаю испанского, но мой брат говорит на этом языке и уже бывал там раньше. Он был очень мил со мной и внимателен, и хотя сам сильно переживал, но обо мне заботился. Желудок откликнулся на стресс, мне стало плохо, очень плохо, и однажды в водянистом свете утра я блевала четыре часа подряд, пока не заболела диафрагма, в десяти шагах от дома, где мой дед провел детство. Потом владелица casa particular[120] сняла с меня сглаз: прочла какую-то непонятную молитву, используя при этом портновский сантиметр, и изгнала мое несварение (такой она поставила диагноз). «Это делаю не я, – сказала она, – я лишь проводник Бога». И она заставила меня выпить целую бутылку тоника, которого я никогда прежде не потребляла без джина.