Страна коров - Эдриан Джоунз Пирсон

– В каком это смысле – целиком?

– Чарли, в истиннейшем смысле этого слова. Целиком! Вот как я ему отдалась. На следующие три с половиной месяца мы вдвоем погрузились в слияние ума и тела, в союз духа и души настолько неистовый и всеобъемлющий, что он легко бы мог стать сюжетом рифмованной поэзии. Словно внезапный муссон, он утолил мою жажду. И, как виргинский ломонос, оплела я его, словно бы он был моим единственным источником пропитания. Поначалу мне удавалось примирять две соперничающие между собой логики: логику моего сердца и логику моего ума. Понедельники, среды и пятницы, говорила я себе, оставлены за логическим умом; вторники и четверги – за логическим сердцем. Таким манером, полагала я, временной континуум общинного колледжа послужит моим собственным буфером самоконтроля. Но постепенно сердце начало господствовать всю рабочую неделю, а затем, будто вода, растекающаяся по пересохшей земле, принялось проникать и в выходные дни. Чарли, я была безнадежна. Страдало мое преподавание. Взаимоотношения с коллегами пошатнулись донельзя. Невзирая на профессиональную беспечность и несостоятельность в адекватном их этому обучении, вскоре мои студенты самостоятельно пришли к косвенным дедуктивным выводам. Если в начале мы скрывали наши нежные чувства друг к другу, со временем мой возлюбленный и я стали являть их публично. И наслаждаться ими приватно. Далеко не один раз я ловила себя на том, что отменяю занятие в понедельник или среду, чтобы провести лишнее утро в страстной хватке бессмертия. Однажды я просила коллегу подменять меня на занятиях в пятницу три недели подряд, а в другой раз отправила своих студентов по домам пораньше – под предлогом домашней контрольной. Чарли, этот священный человек с темными глазами – вот все, о чем я могла думать. Он был всем, что я могла чувствовать. Вместе с ним мы были путешественниками в восхитительном странствии к миру яркому, новому и прекрасному. И оно все было чисто, хорошо и вневременно. Но затем со скрежетом застопорилось. Наше странствие. Мой мир. Не то что мой мир действительно подошел к концу – так никогда не случается, верно? по крайней мере, покуда на самом деле не закончится, – но тот мир, который я знала и успела полюбить за последние три с половиной месяца, – этот новый яркий мир – он уже подходил к своему логическому разрешению…

* * *

– …Настал вторник, и он не пришел на занятия. Он был самым верным моим студентом и верным моим любовником и оправдывал все надежды. Не просто был верен мне, как своей матери-богине, но и играл свою роль студента-музы. Каждый вторник и четверг приходил на занятия, где всегда садился в первом ряду и тщательно все записывал. Он был крепкой скалой в моей газообразной вселенной. Опорной точкой оси, вышедшей из-под контроля. А теперь его не стало. В тревоге я ждала его после занятий, но он не появился. А когда я ему позвонила – не ответил. И потом, когда он не явился ко мне на занятия и в четверг, я отправилась к нему на квартиру, где узнала, что он уехал совсем: сосед, с которым он ее снимал, сказал, что он выехал, но не мог сказать, куда именно. Неделя пришла и прошла в полнейшем унынии. Я даже не могла найти силы подняться с кровати. Я не ела. Я позвонила в школу и сказала, что у меня воспаление легких и в ближайшее время вести свои занятия я не смогу. Они пожелали мне выздоравливать и напомнили, что надо сохранить справку от врача; едва повесив трубку, я проспала еще два дня. Так, ночами опасных снов и днями тоски и воспоминаний настал и закончился сезон. Пришел и ушел семестр. И все равно облегчения не было. Со временем я бросила работу в колледже. Сидела в квартире. Не смела выходить на улицу. Так продолжалось несколько недель, и кто знает, как или когда все бы закончилось. А потом однажды я получила от него письмо. Оно было длинным, но я могу прочесть вам его наизусть даже сейчас, если захочу, хотя прошло уже двадцать лет. «Дорогой профессор, – писал он. – Жаль, что пришлось уехать. Таковы превратности жизни. Знайте, пожалуйста, что теперь для той логической вселенной, которой вы со мною поделились, я стал лучше. Это постижимо и навсегда. Но с тех пор, как начал учиться в вашем общинном колледже, я также пришел к пониманию, что некоторое время не так вечно, как нам бы от него хотелось, а некоторая жизнь и впрямь сама подходит к своему бесславному концу. И теперь настало время, когда я должен предпочесть двигаться к своему новому будущему…» Чарли, я прочла эти строки тысячу раз. И всякий раз, когда их вижу, я вижу их по-разному. Стоя с письмом в руке, я вдруг осознала, что все кончено. Что никаких ужинов больше не будет. Что итог наших дискуссий можно теперь сдать в архив великой библиотеки Времени и доступ к ним отныне можно осуществлять информационно-поисковым инструментом, который называется памятью. И что наше будущее теперь навсегда останется в царстве красного смещения воображения, как сирена, чей тон меняется, а затем и вовсе исчезает по мере того, как она удаляется. И тут я замерла. Минуточку! Это еще что такое? На конверте он написал свой обратный адрес. Его адрес! То был какой-то городок в Мичигане. И адрес полный, с улицей и номером дома. Он указал на конверте адрес, Чарли! С новой целеустремленностью я вскочила с кровати и впервые за месяц причесалась, впервые за неделю почистила зубы, впервые за три дня переоделась в чистое и вышла из квартиры…

– …Интересный поворот событий!..

– То ли еще будет! В общем, я оделась и пошла на автостанцию, где купила первый попавшийся билет до Мичигана, а приехав туда, взяла такси на автостанции и поехала по адресу с конверта; и когда такси мое остановилось, я полностью заплатила шоферу и сказала, что ждать меня не нужно, и пошла по дорожке к парадной двери дома. Тогда уже наступила зима, а я недостаточно об этом думала, когда садилась в автобус, и теперь, стоя на открытом воздухе, никак не могла унять дрожь на ступеньках того дома и обхватила себя руками, пытаясь не упускать собственное тепло. Я позвонила в дверь, и звонок разнесся по всему дому; залаяла собака. Никто не вышел. Теперь уже холод перемалывал мне кости, а губы у меня дрожали. Я позвонила в дверь еще раз. И снова тявкнула собака, маленькая. Но опять никакого ответа. Что теперь делать? Если никто мне не откроет, куда податься? Мне даже не приходило в голову, что я вообще могу вернуться из Мичигана с пустым сердцем. И однако же вот я стою на невозможном морозе, на пороге дома, который вообще ко мне никакого отношения не имеет, если не считать письма, отправленного мальчиком, с которым я познакомилась на одном из своих занятий, письма от молодого человека, которого я знала меньше четырех месяцев. Куда я пойду, если мне никто не откроет? Что буду делать? Чарли, вот тут-то меня настигли все высоты моей иррациональности – или то были ограничения моей рациональности?! – на пустом пороге холодного мичиганского дня. С зимою у меня в костях. Через дверь на меня тявкала собачка. От окончательного и полного отчаянья меня отделяло лишь письмо со штемпелем. В тот миг я поистине опустилась в самую нижнюю точку своей жизни. И тут дверь открылась…

Гуэн давно уже перестала жать на тормоз, и теперь, когда ее история набрала темп от полнейшей любви к полнейшему холоду, она твердо давила на акселератор, а машинка ее выла, все больше и больше разгоняясь в нараставшей ночи. Впервые с тех пор, как она меня подобрала, я начал тревожиться, что ее рассказ приведет нас к какому-нибудь бедствию. Еще одному самоубийству. Или безжалостному разрыву. Или даже в какой-нибудь безводный канал вдоль шоссе, по которому мы ехали. Где-то между ледяной дверной ступенькой и жаркой засухой ночи вокруг нас, в преодолеваемом нами расстоянии было нечто очень вечное.