Страна коров - Эдриан Джоунз Пирсон

…Наконец окончив вуз, свою первую преподавательскую работу я получила в колледже без кампуса в самом сердце города – в городском колледже, и в первый же день занятий ко мне подошел молодой человек с привлекательным лицом и экзотическим акцентом. Похоже, родом откуда-то из Азии – то были дни, когда студенты из таких стран еще бывали редки и их еще удавалось категоризировать по континентам, – и в глазах его я увидела, что мир, откуда он приехал, какую бы страну, общество или континент он ни представлял, был явно миром обширных возможностей и неохватных горизонтов с бессчетными повтореньями излучения и угасания. Есть нации, у чьих представителей в глазницах размещаются очи всей вечности, и его нация – какой бы и где бы ни была – определенно была как раз такой. Я только что вытерла доску после неуклюжей первой лекции, в ходе которой сама искала ответы на собственные вопросы, и, словно бы почуяв мое внутреннее смятенье и уязвимость, он подошел ко мне после занятия, как раз когда я собирала вещи. В окно сочился осенний свет. Дуло от потолочного вращающегося вентилятора. Остальные студенты гуськом тянулись из класса, а я еще держала в пальцах кусок мела после лекции. Несколько мгновений мальчик – мужчина? – лишь молча стоял, наблюдая за мной, не то чтобы словно не зная, что сказать, но просто не говоря ничего и лишь пристально глядя на меня бесконечными своими глазами. Затем вдруг чистейшим на свете голосом он заговорил: «Профессор», – сказал он, и тут я поразилась твердости его голоса, прозвучавшего, как любовный клич самого желанья. «Профессор, я очень заинтересован научиться всему, что вы можете нам предложить касаемо логики вселенной. Ибо вселенная обширна и внушает страх, а сама логика есть такой же инструмент, как и любые другие. Я буду ходить на все ваши занятия и садиться вон там, в первом ряду, где сидел и сегодня. И буду тщательно все записывать. Но прежде, чем я приступлю, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов…» Молодой человек был невысок и, произнося все это, смотрел на меня снизу темными черными глазами, вполне похожими на влажный антрацит или же погасшие звезды в небе, что таинственны, как наша всеобщая душа, и чей свет мы теперь видим, хоть сами они уже давно умерли. «Скажите мне вот что, профессор. Если два соседа живут по разные стороны очень тонкой стены – один сосед очень шумный и всегда предпочитает примирению конфликт, а другой спокойный и почтительный, он всегда выбирает не конфликт, а примирение, – так вот, в таких условиях сосуществования возможно ли этим двум соседям, живущим по разные стороны тонкой стены, хоть когда-нибудь сойтись во мнениях? И если да, то может ли случиться так, что эти два соседа сумеют придерживаться своих соответственных предпочтений, а именно: почтительный сосед и дальше сможет пользоваться благами покоя и тишины, ни разу не вступая в конфликт?» То была логическая ловушка, и потому я сказала: «У вас нечеткая предпосылка. Или же недостаточно четкая. Ибо хорошо известно, что звук распространяется не как абсолют, а в диапазоне, и потому по шкале от нуля до единицы – где единица есть совершенный звук, а нуль совершенная тишина – постижимо, что оба соседа сумеют договориться об уровне шума, который не будет ни нулем, ни единицей. Одно это можно сказать для разрешения вопроса их соответственных предпочтений в отношении шума – что было бы в достаточной мере достаточно, если б не тот факт, о котором вы упомянули: один из соседей также предпочитает примирению конфликт, а другой – примирение конфликту. Что касается сильного желания конфликта (у одного соседа) и в равной степени сильного желания избегать конфликта (у другого соседа) – ну, в данном случае можно было бы доказать, что ни та, ни другая стороны не сумеют в итоге достичь решения, поскольку сторона, стремящаяся к конфликту, всегда будет навязывать конфликт оппоненту, а это значит, что тот, кто желает конфликта избежать, никогда не будет оставаться в покое. Но в то же время сосед, стремящийся к конфликту, сам никогда не останется в покое, поскольку душа его будет постоянно пребывать в состоянии конфликта, а ни единая душа на свете не может быть в покое, пока в ней имеет место конфликт. И потому ответ на ваш вопрос – да. Иными словами, ответ на ваш вопрос с такой же вероятностью – нет».

«…Понятно, – сказал молодой человек, после чего: – Поэтому разрешите мне задать вам другой. Это правдивая история, что происходит где-то в невозможном круговороте времени. Видите ли, стоит очень темная ночь – ночь, быть может, в конце августа, – и мужчина и женщина сидят на переднем сиденье недавно приобретенного женщиной грузовичка. Небо ясно, а луна поражает воображение. Тихонько играет музыка по АМ-радио в машине, приемник старый, и звук поэтому очень хриплый. Издалека доносится заливистый стрекот сверчков. Двое в грузовике взаимно нежны и взаимно восприимчивы. Однако стоит мужчине потянуться к женщине, как он вдруг приходит к логическому осознанию, что для того, чтобы дотянуться через все это расстояние между ними, он для начала должен преодолеть расстояние между собой и рычагом переключения передач, располагающимся на полпути между ними… но прежде, чем преодолеть это расстояние, ему сначала придется достичь средней точки между собой и этой средней точкой, а прежде, чем он достигнет этой средней точки, сначала придется достичь другой средней точки, и так далее и тому подобное ad infinitum[16]… А значит, если все так, и при условии, что пересечь бесконечное число порогов невозможно, сумеет ли когда-нибудь этот мужчина поистине дотянуться через бесконечное пространство между ними, чтобы расстегнуть на женщине пуговицы блузки?» В ответ на этот вопрос я, узнав его, рассмеялась. То была старая дилемма, уже разрешенная множество раз за прошедшие века величайшими любовниками на свете. И потому я сказала: «В данном случае луна тоже должна быть женщиной, поскольку она обманывает их обоих. Видите ли, он никогда не сможет преодолеть это сокровеннейшее из пространств. Ибо расстояние, которое он должен покорить, есть не просто протяженность самого пространства между ними, но максимальное пространство времени и женской вечности. А поистине покорить такое не удастся никогда, сколь близко ни располагались бы пуговицы или сколь завлекательны бы ни были соски под этой блузкой». В ответ молодой человек улыбнулся, взглянул на меня еще раз темно-карими глазами и сказал: «Если все так, позвольте мне предложить вам последнюю дилемму…»

Глаза молодого человека были темны, как сама тьма, и тут он произнес: «Моя дилемма такова. Предположим, в колледже настал первый день занятий для подающего надежды студента, который в принципе не согласен с тем, что пуговицы на свободной блузке невозможно расстегнуть, и предположим, этому самому студенту колледжа выпало попросить своего преподавателя логики, которая, так уже вышло, надела розовую юбку и белую блузку из полиэстера, у которой столь провокационно расстегнуты две верхние пуговицы, отужинать с ним в очаровательном ресторанчике за углом. При таком вот предположении, дорогой профессор, каков, по вашему просвещенному мнению, будет ее ответ?» Очевидно, вопрос его оказался неожиданным. Но я в тот день тщательно подбирала себе наряд – розовую юбку и белую блузку из полиэстера с двумя верхними пуговицами, расстегнутыми столь откровенно, – и потому, чтобы остудить его рвение, я застегнула одну из расстегнутых пуговиц и сказала, что его преподаватель логики не станет недвусмысленно отвечать на его приглашение, а вместо этого ответит, сказав так: она дает ему слово отужинать с ним, если – и только если – он сумеет предсказать неизбежный итог собственного предложения, то есть отужинает она с ним в тот вечер или же предпочтет питаться в одиночку в своей уединенной квартирке-студии; и если он сможет предсказать верный итог, она и впрямь с ним отужинает; но если предсказание его окажется неверным, то ужинать с ним она не станет. В ответ на мой отклик молодой человек на миг задумался и после этого сказал, не испытывая ни малейшей нужды в дальнейших размышлениях: «Ну что ж, тогда мне придется сказать, что она, конечно же, пойдет с ним ужинать». – «Вот как? – сказала я. – И что же могло сообщить вам основания для такой уверенности?» И он сказал: «Все очень просто. Если этот человек отвечает, что она с ним отужинает, то ей по праву предстоит сделать выбор, захочет ли она, чтобы его предсказание сбылось, действительно с ним отужинав, и в таком случае она будет вольна сделать свой выбор открыто, по собственному усмотрению и без боязни вызвать глубокий конфликт с весьма логичным подходом профессора к миру. Но если, напротив, студент отвечает, что она не станет с ним ужинать – иными словами, если я скажу, что она не пойдет с ним на ужин, – то я не только откажусь от привилегии поужинать с вами сегодня вечером, но, говоря логически, этим я заведу вашу систему в сокрушительный тупик. А никакой студент, разумеется, стремящийся отыскать свою богиню-мать, нипочем не пожелает причинять такого интеллектуального насилия системе убеждений женщины. Поэтому да, учитель пойдет ужинать с молодым студентом сегодня примерно в семь часов вечера, и они вдвоем отужинают во взаимном удобстве вне любых противоречий, как два великих собеседника, коих мы именуем логикой и парадоксом…»