Ода абсолютной жестокости - Тим Скоренко

Жирный делает паузу.

– Скволл Вепрю не господин. Вепрь – свободный гладиатор. И он решил, что пришла пора сменить сторону, потому что прежняя сторона вынуждала его поступать вразрез с собственным кодексом чести. И мы с ним придумали, как всё будет дальше.

Я пытаюсь пошевелиться и понимаю, что связан по рукам и ногам. Причём ни рук, ни ног я просто не чувствую. Смотрю: нет, ноги на месте. Просто их передавили верёвкой.

– А дальше Вепрь убил тебя на арене. Вместо гладиаторов на тех трибунах, где была заложена взрывчатка, сидело быдло. Просто согнанный народ. Бесплатное развлечение: последний бой. А за трибунами гладиаторы резали солдат Скволла. Через Вепря мы вышли на тебя и Болта. Больше он не знал ни о ком. А был ещё кто-нибудь?

Да, был. Был глашатай, стражники в помещении для рабов, Мормышка, Голова-с-Плеч. Но, наверное, нет смысла их продавать. Себя я этим не спасу.

– Ну, неважно. Важно то, что всё выяснилось. Скажи мне, Чинч, чего тебе не хватало? Женщины у тебя были, жил как в раю, сражался иногда, чтобы совсем жиром не обрасти. Чего тебе не хватало?

– Ты знаешь, кем я был до того, как попасть к тебе? – выдавливаю я сквозь зубы.

– Ты был потомственным князем провинции Кассан, что на юге империи.

– Не провинции. Свободного государства.

– Нет, Чинч. Неделя или две – и всё. Кассан станет провинцией. До тебя просто не доходят новости. Вопрос в другом. Почему ты просто не убежал? Я бы погоревал-погоревал да и отпустил бы тебя. Забыл бы. А ты – вот так нехорошо. Власть захотел узурпировать…

– Я тебя ненавижу.

– Из мести. Понятно. Подлость, месть. Все вы такие. Риггер один честный был. Просто шёл напролом и ломал всё на своём пути. А остальные, эх-х…

Он поднимается.

– Я даже не знаю, что с тобой делать. Пытать тебя неинтересно как-то, да и Голова-с-Плеч что-то отказывается.

Конечно, отказывается. Если он попробует, я первыми же словами его выдам.

– Но ты, знаешь, Чинчмак, верных людей надо беречь. А неверные не нужны вовсе. Изменивший единожды изменит и во второй раз.

– А что со Скволлом? – перебиваю я Жирного.

– Ничего. Я его отпустил. Одного. Даже лошадь дал. В следующий раз, сказал, таким добрым не буду. И он понял. Знаешь, я не хочу портить отношения. Пусть лучше там наместником будет знакомый враг, чем незнакомый друг. Да, и женщину его я забрал. Красивая у него женщина, правда, Чинч? Ты до таких дел падок, знаю.

Он усмехается. Неожиданно мне начинает казаться, что всё обойдётся.

– Ну да ладно. Большую часть твоих революционеров я пожурил и отпустил на все четыре стороны. Кого-то в каземат отправил подумать о своём поведении. Кого-то Голове отдал – поразвлечься. Но есть у меня две проблемы – ты и Болт. Вы, получается, зачинщики. Получается, изменники. Риггер как-то говорил мне, что миром вращает жестокость. Я – человек по натуре добрый. Я жестокость не поощряю. Но, боюсь, тут придётся поступить с вами обоими очень некрасиво.

Он поднимается.

Я осматриваю помещение. Ничего особенного, просто комната в одном из строений усадьбы.

– Вы с Болтом хорошо сдружились. Так будьте вместе, – говорит Жирный. – Навсегда.

И выходит из помещения.

Два стражника хватают меня под руки и тащат наружу. Солнце бьёт в глаза. Я поворачиваю голову. Из окна второго этажа усадьбы на меня смотрит женщина Скволла. Она и в самом деле рыжая.

Меня тащат к каземату. Вход в него – внутри небольшого строения. Каземат – естественная пещера под частью территории усадьбы. Я погружаюсь в темноту. Стражники тащат меня ещё ниже, и вот, наконец, мы приходим к месту назначения. Это маленькое помещение. В каменном полу выдолблена приличных размеров яма.

Меня бросают туда. Сверху наваливается что-то ещё. Это Болт. Он стонет.

А потом на нас льют раствор. Я последним усилием принимаю чуть более удобную позу и изгибаюсь, чтобы перед лицом оставалась капля пустого пространства. А потом наступает темнота.

* * *

Вот и всё. Каждое утро на рассвете, который наступает где-то наверху, я просыпаюсь, открываю глаза и вдыхаю пустоту. И снова засыпаю, чтобы следующим утром повторить цикл.

Меня зовут Чинчмак. Это всё, что у меня осталось. Моё имя.

И взгляд женщины из окна. Последнее воспоминание.

Меня зовут Риггер. У меня нет другого имени. Мне не нужно другое имя, потому что люди научились вздрагивать, услышав это.

Холодно, провались всё сквозь землю, тут жутко холодно. Ветер дует отовсюду, ветер забирается в каждую щель, прожигает насквозь, режет. Любая часть тела, подставленная ветру, тут же мертвеет и покрывается инеем. Моё лицо полностью скрыто под меховым капюшоном, на мне толстая куртка, под ней – ещё одна, а под ней – тёплая кофта; на ногах – два слоя штанов и меховые унты.

Но это не помогает. Смотреть вперёд больно, я щурю глаза.

Я никогда не думал, что зима может быть такой. Для меня зима всегда была лёгким похолоданием и редким мелким снежком. Теперь я понимаю, что такое зима в северных горах.

Может быть, я бы не пошёл сюда. Но, кажется, это единственное место, где можно легко пересечь границу.

Рюкзак за спиной кажется тяжелее с каждой минутой. Мечи пришлось упаковать: идти по горам с оружием на поясе невозможно. Огнестрел – под второй курткой, доставать долго. Но я надеюсь, что тут врагов у меня пока нет. Ничего, будут.

Зато здесь есть тропа. Причём не звериная: человеческая. Впрочем, меня это не удивляет. Меня уже ничем не удивить.

Я вижу дымок. Он вырастает будто прямо из снега, но, присмотревшись, я понимаю, что это нечто вроде землянки, только в скале. Вероятно, пещера.

Дверь деревянная, наполовину заваленная снегом. Она «встроена» прямо в снежный холм. Будто кто-то поселился внутри сугроба. Дёргаю за стальное кольцо. Дорогое кольцо: хорошее литьё, чеканка, замысловатые узоры. Дверь закрыта. Метель завывает, невозможно понять, услышан ли мой стук.

Стучу сильнее, стучу без остановки. Одновременно с этим бью в дверь ногой.

Дверь открывается неожиданно, внутрь. Моя нога находит пустоту, я чуть не проваливаюсь в проём, но восстанавливаю равновесие. За дверью – лестница.

Дверь за моей спиной закрывается, подземелье освещают неровные факельные отблески. Поворачиваюсь к хозяину. Это невысокий человек, обросший густой чёрной бородой. При таком освещении черт его лица не разобрать вовсе. Жестом он приглашает меня спуститься.

Лестница не слишком длинная. Я оказываюсь в небольшой скудно обставленной комнате. Тут есть печь, две лавки, кособокий стульчик и ветхий, но некогда дорогой и красивый стол.