Серебряный век. Жизнь и любовь русских поэтов и писателей - Екатерина Станиславовна Докашева

И в первый раз к земле я припадаю,

И сердце мертвое, мне данное судьбой,

Из рук твоих смиренно принимаю,

Как птичку серую, согретую тобой.

Его чувство к Маргарите восходит на новую ступень…

«Я теперь знаю, что это не любовь, а что-то более чистое, более драгоценное, и никогда больше не переступлю запретной черты, не “спутаю круги”.

Эту радость, эту грусть я теперь боюсь “расплескать”, как я делал это много раз зимой. Больше всего я теперь боюсь тумана забвения, который снова может охватить меня. Я запираюсь дома, читаю теософские и масонские книги, пишу стихи. “Начинаю новую жизнь”. Я чувствую полное обновление и радостное возрождение…»

28 июня

Просыпаюсь. Меня охватывает волна чувственных образов. Ищу на дне воспоминания умиления и чувства к М.В. – полная пустота. Сила забвения уже вступает в свои права. Теперь это будут только зарницы, до следующего пароксизма, мгновенного и молниеносного.

9 июня

Вчера письмо от Маргариты Васильевны.

«Мы мало понимаем. Мы совсем не понимаем, но разве мы забудем? Разве мы можем забыть?»

…«Вы видите, какой я… простите меня… не любите меня»… Я вижу, я благословляю, я люблю в тысячу раз больше. Если б я могла Вам что-нибудь дать, если бы своими слабыми руками я могла согреть эту мертвую птичку, прижать ее к сердцу. Но мне этого не дано и нужно ждать зари. Нужно сохранять ее бережно, не помяв ей крылышки, до зари… Молча ждать зари… Да? Что отражается сейчас в моем чистом, в моем ясном зеркале? Я не могу никогда этого знать; смыли ли другие волны след на нежном песке… Прошло три дня… и как прозвучат мои слова… Кто их подымет и сохранит…»

И мне захотелось лечь ничком на землю, и я лег и целовал это письмо и розу – одну из тех, которыми Маргарита Васильевна покрыла наши руки. <…>

Целый день я писал стихи – написал и послал. Все, что я писал за последние два года, – все было только обращение к Маргарите Васильевне и часто – только ее словами.

Но Маргарита боится слишком глубоких чувств. Пока она еще сомневается в себе… «Значит, наша дружба – нечто большее, чем мне казалось. Я приняла это просто, как свой долг, не отдавая себе отчета – достаточно ли того, что я могу ему дать, для соединения нас на всю жизнь?»

В это время в жизни Маргариты Сабашниковой происходит судьбоносная встреча – с Рудольфом Штейнером.

«Я увидела – это было в конце лета – объявление о лекции в Теософском обществе. Тема говорила о пути познания духовного мира. Имя лектора – Рудольф Штейнер – было мне незнакомо. Мы решили послушать его, хотя в то время я свысока отвергала теософию, считая ее дилетантской попыткой компромисса между восточной мудростью и западным материализмом. В тот же день я получила сумбурное письмо от Минцловой. Она сообщала, что доктор Штейнер, председатель Германской секции Теософского общества, будет выступать в Цюрихе. Она не хочет влиять на мое решение послушать его и не дает мне никаких советов, но если меня это интересует…»

Это было еще первое движение Маргариты Сабашниковой навстречу антропософии, которая станет делом ее жизни.

18 июля приехала Анна Рудольфовна, и возобновились речи-кружения, вкрадчивые и волнующие. Она, как умелый лоцман, ведет Волошина к сближению с Маргорей… что ею руководило – странный расчет? Желание счастья для Макса и Маргариты, которые, как ей казалось, подходят друг другу, но не умеют объясниться, сказать нужные и важные слова вовремя, или она просто захотела подчинить себе двух людей – умных и талантливых или здесь была какая-то тайна, которую разгадать нам не дано…

«Мы опять говорим о М.В.

“Она… Ее ужасно оскорбляло… т. е. она не могла понять, как Вы, после того, как говорили ей что-нибудь, какие-нибудь слова, которые были только для нее, потом могли повторять их другим. Это оскорбительно…”

Тут стучат и прерывают.

Я вернулся домой и был в каком-то странном экстазе. Я перечитывал последнее письмо М. В. Становился на колени, прижимался лбом к полу. Я писал ей письмо и клялся, что я перерождусь, что я стану иным. Ее слова: “Ведь я для Вас была только ухом. Вы никогда не интересовались, как я переношу жизнь, как проходит день и ночь” – меня жгли и болели во мне. Я клялся, подняв руку, не причинить ей ни капли страдания».

Но терзания Волошина продолжаются. Он то чувствует душевную близость и любовь к Маргоре, то терзается от того, что на сердце – пустота. Здесь же просыпается влечение к старой знакомой Вайолетт… Но Анна Рудольфовна вся внимание и не оставляет Волошина наедине со своими сомнениями и терзаниями. В начале августа он приезжает в Страсбург к Маргарите…

(Из дневника Волошина)

2 августа. 3 августа

Страсбург. Вечер. М.В. и Любимов встречают меня на вокзале.

Голос дрожит. Я едва могу произносить слова.

«Пойдемте к собору».

Мы вдвоем. Идем по темным улицам. Но между нами непрерывная стена <…>.

Рано утром иду в собор – молиться. Но душа мертва и беспокойна.

В 11 часов уезжает Любимов. Мы едем снова вдвоем в собор. Мне хочется сказать:

«Милая, милая Маргарита Васильевна» – и мне кажется, что, если я это скажу, – чары распадутся… Но язык прилип. Мы долго ходим по собору. Сторож гонит нас. Наконец, мы садимся. Я беру ее руку. Она мертвая, бесчувственная.

«Но почему, почему же становится между нами эта стена?.. Ведь я не лгал в моих письмах. То было правдой, а не это».

Так мы говорим, но безнадежные слова не воскрешают нас.

«Не будем больше никогда говорить об этом». И мы идем на башню. Стоим перед часами. Смеемся нервным смехом. И что-то спадает с нас. На башне вдруг все спадает. Мы можем говорить. Сперва шутя, потом серьезно…

Мы одни. Мы говорим о том чувстве, которому нет выхода в земных условиях, о той связи, которая легла между нами.

«Почему я Вас узнала тогда? Помните тот обед у нас, когда Н.В. Евреинова приехала. Я тогда взглянула на Вас и почувствовала, что бездна разверзается… Почему это?»

Я прижимаюсь лбом к ее рукам и чувствую, как она целует мои волосы…

– Благословляете ли Вы меня на этот путь?

«Да, да…»

И наши лица близко и губы прикасаются. Я невольно склоняюсь на колени, и она кладет мне руку на