Саксонец. Ассасин Его Святейшества - Тим Северин

Первым сообразил тархан Кубер. Он вернулся к сундуку и вынул из него сосуд с воином. Он поднес эту бесценную вещь Кажду, который принял ее и стал задумчиво поворачивать в руках. Кубер, придвинувшись, забормотал ему что-то увещевательное.

Последовала долгая задумчивая пауза: Кажд всматривался в изображение всадника. По всему было видно, что расставаться с кувшином ему очень не хочется. Наконец, он кивнул на золотую винную чашу, которая по-прежнему лежала перед ним на ковре. Кубер поднял и подал ее. Каган стал взвешивать обе эти вещи, по одной в каждой руке. Чаша была определенно тяжелей.

– Чашу положи обратно, а сосуд пусть непременно дойдет до короля Карла, – распорядился правитель, кивком веля советнику забрать золотые вещи. – Ты знаешь их язык, а потому поедешь моим посланником и доведешь до него мои чаяния, чтобы они были верно поняты. Ответ привезешь мне незамедлительно.

На этом аудиенция закончилась. Мы с Беортриком вышли наружу, где уже догорал светоносный весенний день.

От радости и облегчения я чувствовал себя невесомым.

– Что теперь? – совсем другим голосом спросил я саксонца.

– Да ничего. Завтра Кубер, по всей видимости, уже готов будет выехать. Встречаемся здесь в полдень.

– Спасибо тебе! – с чувством выдохнул я. – Спасибо за то, что так вовремя подал голос, и тогда, и теперь!

Беортрик ответил скупой улыбкой.

– А я теперь вижу, почему Арн выбрал именно тебя. Потому что соображаешь прытко.

В первый раз за все время я услышал, чтобы этот человек отпустил в мой адрес комплимент.

Та ночевка в захламленном жилище Фаранак была для меня последней. По меркам весьма безрадостной жизни аваров, ко мне как к слуге она относилась вполне сносно. Особой доброты не выказывала, но и кровь не пила. Так что назавтра, прежде чем уйти, я еще раз напоследок сходил для нее по воду. Принес я и большую охапку хвороста, но, когда стал закладывать его в очаг, старуха осекла меня, сварливо упрекнув в расточительности. Со смертью племянника она теперь готовилась к возвращению в свой род, обитающий где-то недалеко, в окрестных деревнях. Так что я ей теперь стал без надобности, а о моей будущности она не расспрашивала. Крикнув ей напоследок «Прощай!», я ушел не оглядываясь.

Беортрик ждал меня напротив каганова сруба. Посольство к королю франков уже готовилось к отбытию. Состояло оно из Кубера и троих сопровождающих всадников. Возле запряженного в дорогу мула хлопотали несколько помощников, затягивая веревки и проверяя, крепко ли держатся тючки с грузом. В тючках, по всей видимости, были меха, которые Кажд от своих щедрот посылал в подарок Карлу. Еще одним подарком был гнедой жеребец с белой звездочкой на лбу. Вполне возможно, что это животное было единокровным братом великолепного коня, принесенного в жертву при погребении Кайяма. Этот конь тоже был отлично вышколен и смирно стоял возле конюха, держащего его в поводу. На коне было великолепное седло из выделанной кожи, а к седлу приторочены такие же кожаные переметные сумы. Бляхи упряжи, а также стремена были из бронзы. Этим щедрость кагана исчерпывалась. Кубер, уже сидящий верхом, подъехал и нагнулся в седле, еще раз проверяя и без того надежно притороченные седельные сумы. Несомненно, в них и находился сосуд с воином – наряду с прочей столовой утварью, вверенной его попечительству.

Пока мы стояли в ожидании, когда закончится подготовка, я заметил, как по ту сторону площади на пороге своего дома появился Никифор: он молча смотрел оттуда на нас.

– Думаю, весть о попытке замирения Кажда с Карлом он встретит с неудовольствием, – вполголоса заметил я.

– Для гадючего карлика это уже не новость, – буркнул Беортрик. На поясе у него, как и раньше, висел скрамасакс.

Конюший вывел вперед лошадь, предназначенную для меня. Проверяя сбрую, я вспомнил, каким неразговорчивым был саксонец в тот день, когда мы выехали из Падерборна. Сейчас, при отправке в обратный путь, я даже не знал, как вести себя с ним предстоящие нам дни пути.

– Ты сам-то доволен, что возвращаешься во Франкию? – спросил я его. – Ведь вчера, заговорив перед Каждом, ты поставил крест на своем пребывании с аварами.

– Пора и честь знать, – бесстрастно ответил Беортрик.

– А женщина, с которой ты жил? Ты не будешь по ней скучать?

– Она свояченица Кажда. Теперь, став каганом, он выдаст ее за кого-нибудь из тарханов другого племени. Политический брак, а мне можно и поступиться.

С этими словами мой спутник запрыгнул в седло своего коня.

– Ну что, пора в путь, – объявил он, наддавая коленями по конским бокам и пресекая таким образом наш разговор.

Из городища мы выезжали мимо потока повозок, а также пеших и конных путников, что уже выбирались из защищенной от ветров долины, где прошло зимовье, и теперь перекочевывали на летнее становище кагана. Наш маленький отряд был единственной группой, держащей путь на север, так что вскоре мы оказались уже одни на древней тропе, ведущей к выгоревшим руинам Хринга. Стоял погожий, светозарный весенний день – куда ни глянь, все вокруг тонуло в радостном солнечном блеске. Везде было буйство цвета и красок – полевые цветы своими желтыми и пурпурными вкраплениями на сочно-зеленом фоне свежей травы соперничали с розоватыми и белоснежными соцветиями на кустах боярышника и дикой вишни. Пробились первые розочки на шиповнике, где меж ветвей взвивались и сновали птички, от щебета и посвистывания которых воздух, казалось, звенел и переливался.

Темп Кубер задавал весьма непринужденный. У каждого поселка или стойбища при дороге он делал остановку, чтобы обменяться любезностями с местным старейшиной. Обычно нас приглашали разделить нехитрую трапезу, которая растягивалась на несколько часов, покамест селян собирали на сход, дабы известить их о новом кагане. Таким образом, переезд, не занявший и трех дней, когда нас с Беортриком примчали в городище привязанными к седлам пленниками, сейчас растянулся больше чем на неделю. Впрочем, лично я никуда не спешил. Умиротворенный, в приподнятом состоянии духа, я наслаждался контрастом между захламленной берлогой Фаранак и нынешним пейзажем, где тонкие контуры далеких холмов, поросших дубами, грабом и буком, словно висели между землей и безоблачным небом. Небо все эти дни было пронзительно-синим и ласково пригревало теплом без единого дуновения ветерка.

Как-то предутренней порой мы выехали из очередной аварской деревушки, где останавливались на ночлег, и тронулись вперед в призрачном беловатом тумане. Его мелкие капли оседали на всем – на одежде и поклаже, на лошадиных гривах и ушах, даже на бровях… Спустя час налетел рассветный живой ветерок, и туман начал развеиваться длинными волнистыми полосами, в то время как дорога повела нас вкруг уреза большой заболоченной низины. На кочках, примерно на равных расстояниях друг от дружки, здесь горбились сероватые цапли, застыв над своими отражениями и терпеливо выжидая, когда подплывет пожива.