Сестра моего сердца - Читра Дивакаруни

Сунил долго смотрел в потолок, плотно сжав губы. Неужели я разозлила его? Но когда он посмотрел на меня, я увидела в его глазах лишь печаль.

— Наверное, так будет лучше всего. Только я надеюсь, что ты будешь иногда заходить к моей матери? Ты видишь, она уже привязалась к тебе. В ее жизни не так много радостей…

— Конечно, — с облегчением ответила я. Его забота о матери была так трогательна. Мы решили, что я буду навещать ее во второй половине дня, пока отец Сунила будет на работе.

— Ну что, раз с серьезными вопросами покончено, — сказал Сунил с озорной улыбкой, — пора перейти к удовольствиям!

Его настроения сменялись быстро, как ртуть! Впрочем, и мои тоже…

— К удовольствиям! — улыбнулась я в ответ, в то время как Сунил толкнул меня на подушку и начал целовать: сначала вдоль ключицы, а потом опускаясь всё ниже, и от наслаждения у меня перехватило дыхание. Я таяла, как сладкая вата у него во рту. Я была сладким вином, которое пьянило нас обоих. Я была счастливейшей женщиной на земле.

В доме мужа я всегда просыпалась первой. Никто меня не заставлял. Рамеш был не такой человек, чтобы принуждать людей к чему-либо, и он предпочел бы, чтоб я оставалась рядом, под нашим целомудренным одеялом, пока не зазвенит будильник. А свекровь довольствовалась тем, что каждое утро мы вместе пили чай и обсуждали планы на день.

Но эти ранние часы, когда я сидела у окна спальни, немного дрожа от прохладного воздуха и любуясь восходом солнца над прудом и мерцающей в солнечных лучах дымкой над бамбуковой рощей. Они были так невыразимо драгоценны. Лишь тогда я могла взвесить свою жизнь. Прислушаться к той новой женщине, которая просыпалась во мне. Кто теперь эта Басудха, которая каждый день наносит на пробор синдур, чтобы обеспечить процветание своему мужу? Часто я с недоумением смотрела в зеркало на эту незнакомую мне женщину с серьезным и взрослым взглядом, с тяжелой связкой ключей на поясе. Но она хорошо справлялась с любыми тяготами.

Ключи — это отдельная история. Спустя несколько дней после свадьбы свекровь позвала меня к себе в комнату. Я шла к ней с затаенным страхом, потому что хоть она и неплохо ко мне относилась, я уже поняла, что она очень властная женщина, которая привыкла идти своим путем. Но когда я вошла в ее комнату, она лишь отцепила связку ключей от своего сари и положила мне ее в руку со словами:

— Натун-бау, — так меня называли в новом доме, новой женой, — теперь это твой дом, и ты должна учиться быть в нем хозяйкой.

Холодная связка ключей в ладони изумляла, как и взгляд свекрови, выражавший и неохоту и облегчение. Видно, было, как ей непривычно и тяжело отказываться от ответственности, но она приняла окончательное решение. Должно быть, с той же самой решимостью ей приходилось справляться с многочисленными трудностями, которые выпали на долю семьи после смерти ее мужа.

Воспитанная на довольно циничных историях маминых подруг, я всегда представляла свекровь тираном, которая будет клыками и когтями сражаться со мной за первенство в доме и за любовь сына. Но моя свекровь оказалась сложнее. С первого же дня я почувствовала ее необыкновенную, непреодолимую, как стена огня, преданность семье. Вот почему она отдала мне эти ключи, которые были символом нашей совместной власти, потому что я стала членом семьи, а вовсе не от сильной симпатии, ведь она едва знала меня. Но избави бог повредить дому Саньял. Она никогда не простила бы такого.

Неожиданно для себя я почувствовала благоговение перед свекровью, и мне стало легче. Выходя за Рамеша, я сказала себе, что не буду сближаться ни с кем из Саньялов, а просто буду верна своему долгу и ничего более. Но эта женщина была достойна восхищения.

— Я буду стараться, мама, — сказала я, прикасаясь к ее стопам в знак уважения.

— Да будет у тебя сто сыновей, — ответила она также по обычаю, но ее рука на миг остановилась, мягко коснувшись моей головы.

Впервые после дня свадьбы я чуть ослабила хватку на боли, за которую хваталась так отчаянно, как за утес в море штормовых утрат. Да, я потеряла самую большую любовь в своей жизни, но, может быть, у меня еще будут спокойные привязанности. Возможно, я могла бы научиться считать эту женщину матерью, а этот дом — родным.

Итак, я стала хозяйкой дома, многочисленных шкафов, кладовых, сундуков и чуланов — всего, кроме стального сейфа с двумя замками, в котором хранились деньги и свадебные украшения. Ключи от сейфа остались у свекрови. Но я не была против, мне и так хватало обязанностей. Жизнь в доме, где были мужчины, очень отличалась от моей прежней жизни. Кроме Рамеша там были его двое младших братьев-подростков, очень шумных и непослушных, которые постоянно донимали меня разными просьбами. Они могли ворваться в мою комнату в любое время и попросить пришить пуговицу или найти школьный учебник, который куда-то подевался. Каждый раз, приходя из школы, они просили приготовить им что-нибудь новое, чтобы перекусить. Они увлеченно рассказывали мне всякие кровавые истории, то о трупе кошки в кабинете биологии, то о последней драке на футбольном поле. Я с удовольствием взяла на себя обязанность следить за тем, чтобы они вовремя уходили в школу по утрам. И хотя я была всего несколькими годами старше, каждый раз, когда я поправляла им воротники или проверяла, не забыли ли они взять обед, во мне просыпалась материнская нежность.

Но по утрам, до погружения в домашние хлопоты, я вспоминала, какой Судха была прежде. Мне уже не верилось, что совсем недавно я была девочкой, которая прибегала, запыхавшаяся, на террасу, чтобы загадать желание, когда падает звезда; которая умоляла Пиши рассказать историю про принцесс и злых духов и представляла себя героиней этих сказок. Которая однажды влюбилась в мужчину так сильно, что когда ей пришлось вырвать его из своего сердца, как золотой шип… Нет, хватит, я пообещала себе никогда больше об этом не думать.

Чаще всего, когда я вспоминала прошлую жизнь, я думала об Анджу. Так много картин было вплетено между тонких нитей моей души… Анджу играла со мной на террасе в классики, настроенная на победу, но всегда крепко обнимала меня, если я неожиданно побеждала. Я видела, как Анджу с искрящимися озорством глазами уговаривала меня купить панипури у уличного торговца, а потом, мучаясь угрызениями совести, держала мою голову над унитазом, пока меня рвало. А вот Анджу, вся красная от злости, защищала меня от придирок моей матери. Видела Анджу, плачущую в моей кровати, когда она узнала, что ее мечты о колледже никогда не сбудутся. Анджу с сияющим, как звездное небо, лицом, рассказывающую мне о Суниле. Но среди этих картинок всегда всплывало воспоминание о дне нашей свадьбы. Под прозрачным, с золотистыми искорками покрывалом ее глаза словно были высечены из черного мрамора, когда она смотрела то на Сунила, то на меня.

Казалось, что эта вуаль превратилась в ледяную стену золота между нами. После того как Сунил уехал в Америку и Анджу вернулась в наш дом — она так и не сказала почему — я звонила несколько раз, чтобы узнать, как ее дела. По ее коротким фразам и неловким паузам я понимала, что она очень скучала по Сунилу, что ей очень хотелось поговорить о нем. Но каждый раз, когда я спрашивала, как он живет там, совсем один в Америке, она отвечала очень резко, словно не хотела посвящать меня в детали жизни мужа. Каждый раз наш разговор заканчивался обсуждением всяких глупостей — погоды, еды, фильмов, — так, как мы клялись никогда не делать. После этих телефонных звонков слезы наворачивались у меня на глаза. Я хотела возненавидеть Сунила за его легкое американское обаяние. Он ворвался в наши жизни бездумно, как торнадо. Но как я могла ненавидеть человека, от которого зависело счастье моей сестры? Мне хотелось спросить у Бога, это ли моя награда за мою жертву ради Анджу. Глупый, конечно, вопрос. Я сделала то, что должна была сделать. И вознаграждение — не то, о чем тут можно было говорить.