Четыре унции кофе - Иван Райли

Чтобы приготовить салат по-дижонски под соусом Bearnaise, нужно отварить в равных порциях свеклу и морковь. Далее очистить их от кожуры. Нарезать соломкой а-ля батонней. Картофель очистить и нарезать в мелкую соломку а ля-жюльен. Жарить на подсолнечном масле до состоянии средней прожаренности, с легкой корочкой. Филе телятины отварить, разобрать на мелкие полоски вдоль волокон. Обжарить в масле. Для выкладки использовать круглое блюдо. Каждый из ингредиентов разделяется на две равных части. Морковь положить напротив моркови, мясо напротив мяса, далее, соответственно, картофель, свеклу. Нарезать лук порей и, разделив его на две равные части, также выложить на блюдо. Маринованные огурцы без шляпок нарезать соломкой и выложить двумя частями друг напротив друга. Для приготовления соуса понадобятся: сливочное масло, 3 яичных желтка, стакан белого сухого вина, головка лука-шалот, винный уксус, пара веточек эстрагона (или сухой порошок), соль и перец по вкусу. В сотейник на медленном огне добавляют вначале мелконарезанный лук, затем вино и винный уксус, доводят до кипения и оставляют на 10 минут, помешивая периодически. Рядом на водяной бане растапливают масло, добавляют яичные желтки и взбивают венчиком до однородной массы с густой консистенцией. Затем выливают ее в сотейник, добавляют измельченный эстрагон, соль и перец. Тщательно перемешивают. Говорят, соус был назван в честь французского короля Генриха Великого. Соус выкладывают в центре блюда, по желанию украшая веткой зелени или овощной розой. В таком виде салат подают на стол. Перемешивают все составляющие непосредственно перед употреблением, в результате чего мясо и картофель не успевают пропитаться влагой и остаются хрустящими, а салат по калорийности не уступает всем достоинствам полноценного основного блюда. Легкий десерт из воздушных кексов и кофе станет приятным дополнением к ужину в клубе «Флер де Лиз».

Едва я распределил салат по тарелкам, как в кармане под фартуком завибрировал мой мобильный. Я призвал коллег угощаться без меня, а сам вышел в коридор и принял звонок. Номер был неизвестный. Мистер Лост? – спросила девушка. Да, ответил я, слушаю. Одну секунду, сэр, соединяю. Она переключилась, и мужской голос произнес: добрый день, мистер Лост. Меня зовут Клайв Осборн. Я возглавляю юридический департамент «Вуди Венчерз». Как поживаете, сэр? Спасибо, ответил я, все в порядке. Прекрасно, ответил он, рад это слышать. Мистер Прайд передал мне ваш проект. Собственно, по этому поводу я и звоню. Честно говоря, дело сложное и неоднозначное. Да вы и сами это знаете. Но, прежде чем вплотную заняться вашим вопросом, я хотел бы услышать лично от вас и убедиться, что вы хорошо понимаете, о чем идет речь. Да, ответил я, понимаю. Прекрасно, сказал он. Значит вы представляете масштабы тех сумм, которые будут фигурировать, если нам удастся заполучить лицензии в том объеме, который вы запросили. В целом да, ответил я. Мы говорим о миллионах и миллионах, мистер Лост. Да, сказал я, это именно то, чего я ожидаю. Цифра меня не смущает. Что ж, ответил он, с вами приятно иметь дело, Джонаттан. Тогда я попрошу Присциллу, моего секретаря, подготовить договор на юридические услуги и отправить его вам. Ваш электронный адрес не изменился? Нет, ответил я, все тот же. Хорошо, сказал он. Комиссионные мы оговорим по результатам сделки. Но, как вы понимаете, дело связано с разъездами, встречами, перелетами и, конечно, потребуются организационные расходы. Поэтому я хотел бы обсудить с вами этот вопрос до того, как мы подпишем договор. Конечно, ответил я. О какой именно сумме мы говорим? Он не заставил себя ждать: думаю, пятьдесят тысяч евро покроют наши издержки по этому проекту на двух континентах. Перелеты, отели, деловые ужины – все это нынче не дешево. Да, согласился я, вы правы. Можете включить это в договор и выставить мне инвойс. Я оплачу. Хорошо, благодарю вас. Один момент, сказал я. Конечно, ответил он. Сколько времени вам понадобится на решение вопроса? Он замешкался: трудно сказать. Количество контрагентов вам известно. С каждым придется работать индивидуально. Могут возникнуть непредвиденные задержки с их стороны. Но если нам повезет, думаю, четырех, максимум шести недель будет вполне достаточно, чтобы выйти на финишную прямую. Хорошо, ответил я. Сроки меня устраивают.

После девяти, а порой десяти часов на ногах в жаркой и влажной кухне, ванна в отеле кажется райской роскошью. Я повадился добавлять различные соли с натуральными ароматизаторами. Корень аира прекрасно снимал общую усталость и тонизировал. Лаванда успокаивала и улучшала сон. В салонах фитопродуктов можно было найти кусочки дубовой коры, листья липы, молодые еловые побеги в особом марлевом мешке, который не давал просыпаться иголкам, но при этом насыщал воду хвоей, и массу цветочных лепестков самых разных видов. Нет, цветами я не баловался. С большой натяжкой я еще мог представить себя принимающим ванну в стиле Дюди из «Большого Лебовски». С косячком, при свечах, расставленных по периметру. Но водная гладь, покрытая лепестками…

Мысленно вернувшись к кувшинкам, я вспомнил эпизод из романа Барикко «Сити». Он пишет о Клоде Моне, который на закате жизни удалился в свое поместье, создал пруд и почти тридцать лет посвятил тому, что рисовал водяные лилии. Его «Нимфеи» – восемь панно, размещенных друг за другом – рождают гигантскую экспозицию длиной в девяносто метров, всецело посвященных только воде и кувшинкам. Более китчевый сюжет тяжело и представить. Уже современники великого мастера сравнивали эти панно с обоями. Но Моне не был эстетом, погружающимся в маразм. У него была цель. И этой целью было желание изобразить ничто. Чтобы избавить пруд с водяными лилиями от наносных смыслов, пишет Барикко, он сперва создал его сам из ничего, кропотливо, день за днем, год за годом трудясь, как обреченный садовник. Наконец, эти лилии примелькались ему до такой степени, что он просто перестал замечать их, обращать на них внимание. Они как бы исчезли для него. Прекратили существовать. И тогда он вернулся в мастерскую, чтобы по памяти написать огромный пруд. Хотя можно было поставить мольберт в двух шагах от дома, Моне сознательно предпочел память взгляду. Изображая пруд с водяными лилиями, низведенный до состояния «ничто», он тем самым отделил живопись от сюжета и заставил ее живописать саму себя, в лучшем хайдеггеровском смысле этого действия. Не новость для нас после абстракционизма. Но одно дело покрывать холст каляками и чередой цветных пятен, и совсем другое выписать пруд до такой степени реализма, чтобы заставить его исчезнуть. Моне пошел дальше. Вслед за сюжетом он лишил живопись творца. В«Нимфеях», пишет Барикко, видно отсутствие связности, то есть они возникают, плавая среди неорганизованного пространства, где нет ни ближнего, ни дальнего плана, ни верха, ни низа, ни до, ни после. С позиций живописной техники, такой взгляд невозможен. Точка, с которой художник обозревает лилии, не находится на берегу пруда или в воздухе, или на поверхности воды, или вдали от всего этого, или сверху. Она везде. Так мог бы их обозревать бог, страдающий астигматизмом». «Нимфеи» – это ничто, обозреваемое никем».*2 На закате жизни Клод Моне совершил невозможное. Он передал живопись в себе, живопись как данность, свободную от человека и всех его взглядов, сюжетов и смыслов.

Затем мне вспомнился Барт. В коротком эссе, названном «Гул языка»**3, французский философ дает определение шуму как симптому неисправности (например, чихающий мотор) и гулу как свидетельству идеальной работы механизма. Говоря о гуле языка, он приводит эпизод из фильма Антониони о Китае, где на деревенской улице дети читают вслух каждый свою книгу. Смысл повествования нам неясен не только по незнанию китайского, но и оттого, что читающие заглушают друг друга. Но вместе с тем мы с поразительной ясностью чувствуем человеческое дыхание и музыку, сосредоточенность и усердие – некое целенаправленное действие единой машины, ее гул.