Шторм на Крите - Сергей и Дина Волсини

Она все еще молчала.

– Юленька, родная моя, это я. Я приехал. Приехал за тобой.

Он осторожно приблизился к ней, и тут она вдруг вскинула руки и закричала:

– Ты! Да как ты мог! Ты, ты… Да знаешь, что со мной было?! Как ты мог?!

Из глаз ее брызнули слезы.

– Юля, Юленька!

Антон Ильич обхватил ее за плечи и попытался обнять. Она ударила его по груди своим кулачком:

– Как ты мог так поступить со мной?! Почему? За что? Что я тебе сделала?! Зачем ты мучаешь меня?! Я тебя чуть не похоронила уже! Ты знаешь, что здесь было? Знаешь? Ты ушел? Вот и уходи! Уходи насовсем!..

Она кричала, рыдала, захлебывалась от слез, всхлипывала и снова кричала. Лицо ее исказилось от боли и от горькой обиды на него, красивые изумрудные глаза застелило печалью, они смотрели сквозь мутную пелену слез так грустно и безотрадно, как будто она распрощалась уже навеки и с ним, и со всем прекрасным, что могло случиться в их жизни. Плечи и руки ее дрожали, когда она колотила его своим маленьким бессильным кулачком, и не было в этом кулачке ни ярости, ни злости на него, а было только отчаяние и безысходное, непоправимое горе. В конце концов кулачок ее в изнеможении повис у него на груди, голова ее упала, и она горько заплакала. Он обнял ее и ждал, когда она наплачется и придет в себя.

Через некоторое время она затихла, отняла лицо от его груди. Не поднимая глаз, ушла в ванную. Потом вернулась и тихо села на край кровати. Лицо ее было почти белым, только на скулах и на лбу коричневыми пятнами лежал загар, глаза расширились и побледнели, как будто погасли, лишившись своей искристости и задора. Прямая и гордая спина ее поникла как-то жалостливо и беспомощно; она сидела, уронив плечи и сжавшись, словно от холода, дрожащие руки ее лежали на коленях, пальцы теребили платок, и эта ее молчаливая поза и опущенный взгляд делали ее облик особенно несчастным, сломленным.

Вот и настала минута, которой Антон Ильич боялся больше всего на свете. Юля сидела перед ним, измученная переживаниями, виновником которых был он. Весь ее вид ясно говорил о том, что она и сейчас еще сердится на него и ждет объяснений. Что ей сказать? «Собирайся, мы едем в Париж», крутилась у него заготовленная фраза, и больше в голову ничего не шло. Он знал, что она не поймет его, и что он будет выглядеть глупо, и что этого нельзя сейчас говорить. Но что сказать? Все мысли, что он готовил, разом вылетели из головы, и он стоял перед ней сбитый с толку, глупый, онемевший, растерянный.

Прошли минуты, прежде чем она подняла глаза и посмотрела на него исподлобья. Он обрадовался, приняв это за приглашение к разговору, и весь подался к ней, но она заговорила первой:

– Где ты был? – хрипло спросила она.

– Я? Я… В-в… в Ираклионе.

– В Ираклионе? – она удивленно подняла брови.

– Ну да. Я там сейчас живу.

– А почему в Ираклионе? Зачем? Зачем ты вообще туда поехал? Разве ты не приехал сюда на две недели? Мы же собирались лететь обратно вместе. А где ты там живешь?

– Как где? В отеле.

– В отеле? А как же этот отель? Как же твоя комната? Ты что, сюда не вернешься?

Антон Ильич отвел взгляд, подошел к окну, посмотрел в него, потом развернулся, взглянул на Юлю и твердо произнес:

– Нет. Сюда я не вернусь. Юленька, послушай, я приехал за тобой.

– За мной?

– Да, за тобой. Чтобы увезти тебя отсюда.

– Как это? Куда увезти?

«В Париж!», чуть не выкрикнул он. «Собирайся, мы едем в Париж!», снова завертелось в голове, но нет, удержал он себя, рано, еще слишком рано.

– Антон, объясни же в конце концов, что происходит? Почему ты уехал? Почему не сказал мне ничего? Ты исчез, я тут места себе не находила, думала с тобой что-то случилось. Ни звонка от тебя, ни записки. А теперь ты вдруг появляешься и говоришь, что приехал за мной. Я уже ничего не понимаю!

Антон Ильич опустился в кресло напротив нее, положил руки на колени, выдохнул и заговорил, глядя ей прямо в глаза:

– Я уехал, потому что мне надо было подумать.

– Подумать? О чем?

– О нас.

– О нас?

– Да. О нас с тобой.

Антон Ильич откашлялся и произнес:

– Юля, я хочу быть с тобой.

Она посмотрела на него удивленно, словно не зная, что на это ответить и чего еще от него ожидать.

– Я хотел бы, чтобы ты сейчас поехала со мной в Ираклион. Поэтому я и приехал. Это такой город, ты даже не представляешь себе. Тебе понравится! Я нашел там настоящее итальянское кафе, они там делают такой кофе! Я снял самый лучший номер в самом лучшем отеле города. На шестом этаже. Там просыпаешься утром и видишь порт, море. А какие там яхты стоят!

Он вскочил с кресла. Юля смотрела на него во все глаза.

– Там так весело! Там столько людей! Там музыканты, молодежь, понимаешь? Там столько кафе, ресторанов, не то что здесь. Они там гуляют до ночи, песни поют!

Он опустился на пол перед ней.

– Ну что здесь сидеть? Что здесь делать? Здесь со скуки помрешь. Здесь же… Здесь же все одно и то же! Ты же сама говорила, помнишь? Такой же завтрак, такой же ужин, такое же море. А там все по-другому. Поехали!

Взгляд у нее изменился. Она с интересом смотрела на него и, казалось, раздумывала над его словами. Чувствуя, что лед тронулся, Антон Ильич взял ее за руку и с жаром заговорил:

– У нас же еще целая неделя! Побудем пару дней в Ираклионе. Там в выходные сейчас будет народ, будет музыка, будет весело. У них там праздник молодого вина сейчас. Вина попробуем. Сходим на концерт какой-нибудь. А потом…

Он остановился и решился наконец достать козырную карту:

– Потом поедем в Париж!

– В Париж?

Глаза у нее округлились.

– В Париж, – счастливо повторил Антон Ильич.

И не давая ей опомниться, быстро затараторил:

– Я уже все продумал. Билеты, отель – я все организую, тебе ничего не надо делать. Ты только скажи, что согласна. Сходим в музей ДчОрсе, покатаемся по Сене, посидим в ресторанчике на Мон-Мартр, поднимемся на Эфелеву башню.

Она опешила. Втянула голову в плечи и смотрела на него, не мигая.

– А хочешь, никуда не пойдем? Будем просто гулять с тобой по Парижу, и ну их, все эти достопримечательности и музеи.

– А потом?

– Что потом?

– Потом, после Парижа? Что будет потом?

– Как что? Вернемся в Москву. Прямо оттуда. В четверг. Билеты я нашел.

В глазах ее что-то промелькнуло. Она еще раз посмотрела на него, и на этот раз во взгляде ее было что-то строгое, подозрительное – забрала свою руку и встала.