Спящая - Мария Евгеньевна Некрасова

Только ты не говори никому, дело давнее, но всё же. Всё вот это вот я сжёг, чтобы он меня не нашёл. Я даже мышей ловлю и жгу палки от комаров, чтобы ни одна тварь не показалась, чтобы нас не выдала…

Он болтал какую-то несуразицу. Слушать это было не так интересно, как раньше с Лёхой, да просто невыносимо. Я, конечно, спросил «Кто?» – автоматически, из вежливости, само спросилось, как бывает в скучных и неприятных разговорах.

– Как кто? Малахольный же! Я тебе только про него и талдычу, ты слышишь вообще? Они на него работают: деревья, трава, звери, птицы. Они всё ему расскажут, где я, если я их подпущу…

Кажется, у старика опять затмение. Где-то я слышал про парня, который разговаривал с деревьями, но тогда мне не хотелось об этом думать. И вообще там находиться не хотелось.

– Знаешь, мне ещё Катьку из сада забирать…

– Беги, конечно. – Он опять стал нормальным, с человеческими не безумными глазами, даже нож свой полировать перестал. – Ты это… не бросай её, слышишь?

Я кивнул и правда пошёл за Катькой. Она будет рада, если её пораньше заберут.

Глава X

ДОМ

Старик стоял в тёмном коридорчике, отделяющем торговый зал от подсобки и служебного входа. Дверь в зал была заперта снаружи, дверь на улицу – перекрыта подъехавшим грузовиком. В его тёмном нутре громоздились какие-то свёртки. Не коробки, не полиэтиленовые упаковки с пластиковыми бутылками – свёртки. Огромные, наверное, в человеческий рост, небрежно замотанные где грязными простынями, где – чёрными мусорными пакетами, а где и вовсе травой, сеном и, непонятно как, – старой пожелтевшей хвоей. Они валялись кое-как, эти свёртки, без стеллажей, на полу, один на другом. Мне надо было их разгрузить, вытащить в зал…

– Не вздумай, – старик неслышно подошёл со спины и тронул меня за плечо.

Я обернулся. Короткие седые волосы, на лбу запёкшаяся болячка с грязной коркой по краям, морщины. Такие глубокие, что глаза не сразу разглядишь, да ещё во мраке в коридорчике. Я не видел толком его глаз и не мог понять, что с ними не так, но что-то не так там было, я это знал.

– Не вздумай мне мешать! – Старик шептал это прямо мне в ухо. От него пахло лесом, и хвоей, и чем-то ещё, жутким, противным, как в испорченном холодильнике.

– Я разве мешаю? – Я шагнул в нутро грузовика, взялся за свёрток. Он был тяжеленный, одному не утащить – и где, интересно, ходят Санёк с Генкой?!

– Их тут нет, – старик кивнул на свёртки. Я опять потянул тот, за который держался. Жёлтые хвоинки рассыпались в моих руках, пальцы скользнули по какой-то дерюге, и я увидел сапог. Два сапога. Ноги!

– …Тут другие, которые мне мешали, – шептал старик. – Не вздумай!

Рядом, дальше и впереди – повсюду валялись эти жуткие свёртки. Все они были человеческими телами, замотанными кто во что. Старик странно изогнулся – так, что я видел и его лицо, и ноги, которые ещё держал, и это нутро грузовика:

– Здесь… – его болячка едва не касалась моего лица… И никакая это не болячка! То, что я за неё принимал, оказалось запёкшейся кровью в круглом отверстии, как от пули… От пули: мне показалось, что в глубине раны блеснул металл. Его что, убили?! Застрелили, да?!

– Мне это не помешает. – Старик осклабился редкими зубами, и в нос мне опять ударил запах хвои и сломанного холодильника. Его губы не шевелились, когда он говорил. – А ты поможешь. Подранка мне приведи…

– Какого подранка?.. Кого?.. Куда?..

– Подранка. Ты сам поймёшь. Сам захочешь. Подранка. Приведи мне подранка, – он гипнотизировал невидимыми глазами, а я так и стоял – согнувшись, держа эти ноги в сапогах, торчащие из огромного свёртка. Невольно проследил взглядом до того места, где должна быть голова у этих ног, и что-то блеснуло в полутьме.

Я шагнул туда, в глубь грузовика, отчего-то боясь протянуть руку. Цепь какая-то, новенькая, ещё не ржавая, и две металлические дуги, сжимающие, как пасть, этот свёрток… Капкан! Новенький. Блестящий, он сжимал… Не самый конец свёртка, не где голова, а чуть пониже, там, где должна быть шея или уже грудь… Да ну, это свёрток, просто свёрток из старых листьев!..

Я распахнул глаза и таращился на потолок, боясь увидеть там эти свёртки, этого старика, этот капкан. Сердце выстукивало в ушах, я даже не сразу сообразил, что проснулся. Какое счастье – иногда проснуться!

* * *

Отец то ли ещё спал, то ли уже ушёл. На кухне я включил чайник, и он зашумел – оглушительно в этой утренней тишине. Есть совсем не хотелось, даже кофе. Я сидел слушал шумящий чайник и потихоньку возвращался к реальности: что за сны пошли! Это всё из-за деда Вити, нельзя было туда идти, нельзя ковырять незажившие раны, а я попёрся, и вот… Чайник щёлкнул, я налил кипятка в пустую кружку и смотрел на дно, ничего не насыпая. Ну его, пойду в магазин.

Магазин был закрыт. На заднем дворе сидели Санёк с Генкой, болтали о чём-то своём. Я им кивнул, дёрнул заднюю дверь: заперто.

– А тёть-Тани ещё нет! – радостно сообщил Санёк. – Позвонить, может?

С этим увлечением Юрича охотой мы привыкли, что он не приходит вовремя. Только вот запасные ключи от магазина были у одной тёти Тани.

Я не успел ответить, как зазвонил телефон: тётя Таня. Легка на помине.

– Рома, ты где?

– У магазина…

– Иди домой. И остальным скажи, – голос был странный. – Юрича нашли в лесу. Я спасателям позвонила, его искали-искали ночью, вот нашли. Он больше не придёт. Иди домой, Рома.

Я тогда глупо спросил:

– Что случилось?

А тётя Таня ответила ещё глупее:

– В капкан попал.

(«Подранка мне приведи…»)

– Он в больнице? В больнице, да?

– Да. В морге. Я пока не знаю, кто будет заниматься похоронами, у него никого нет. Ты иди домой. Остальным скажи.

До меня всё ещё не дошло. Наверное, от плохих новостей тупеешь.

– В капкан? Разве от этого умирают?

– Неудачно попал. Не понимаю как… Упал, может… Не знаю! Иди домой! И остальным скажи.

Я сунул онемевший телефон в карман и стал соображать, как теперь всё это объяснить Генке и Саньку. Я сам тогда ещё ничего не понял.

* * *

Не буду врать, что смерть Юрича меня жутко расстроила, но всё равно было страшновато и неуютно. Я уже успел привыкнуть, что у меня есть работа, и в тот день ошалел от нахлынувшей свободы. Нехорошо