Французская лилия. Роман о замках - Жюльетта Бенцони

В это трудно поверить, но какое-то время они действительно жили втроем. Правда, длилось это очень и очень недолго. Любовь де Мюссе постепенно превратилась в ненависть, да и Паджелло с каждым днем все сильнее тянуло на родину. Так они и расстались. Жорж уединилась в милом ее сердцу Ноане, где попыталась обрести былой покой и душевное равновесие. С Мюссе было покончено раз и навсегда. Однако любовная история Жорж после этого пошла своим чередом.

Зимним вечером 1837 года, на приеме у графини Марлиани, проживавшей на улице Тэбу, Жорж Санд познакомилась с Фредериком Шопеном, от которого тогда сходил с ума весь Париж. Ему было двадцать четыре года, он был маленьким, щупленьким, с крючковатым орлиным носом, затравленным взглядом темных глаз и бледным лицом, обрамленным длинными черными волосами. Жорж Санд не слишком понравилась Шопену, но вот девушка, вернувшись в родной Ноан (в Париже она была лишь проездом), привезла с собой фотокарточку знаменитого польского пианиста. Она как раз заканчивала свой роман «Мопра» и готовилась писать «Странствующего подмастерья». Шопен вызывал в ней не только желание, свойственное всякой молодой женщине ее возраста, но также возбуждал в ней и некие материнские чувства. Все это постепенно привело к тому, что ее тогдашний любовник, социалист Пьер Леру, начал отходить на второй план.

Чтобы завоевать сердце Шопена, Жорж пришлось приложить максимум усилий. Она возвращалась в Париж два, три, десять раз, и наконец ее старания были вознаграждены. Отношения завязались между ними в 1838 году, в ходе поистине кошмарного пребывания на Балеарских островах, куда Жорж уговорила приехать Шопена. Случилось так, что незадолго до этого молодой композитор сильно кашлял, и Жорж, поддавшись моде того времени, решила помочь ему вылечиться при помощи солнца и тепла.

Однако отдых в загородном домике на Майорке ни к чему не привел. Скорее даже напротив: влажность и сильный ветер только ухудшили положение. Шопену сделалось настолько худо, что Жорж наконец поняла, что необходимо вернуться во Францию, иначе ее любимый вообще может умереть.

Для Жорж Франции как таковой не существовало – был один только Ноан. Она любила в нем абсолютно все: деревенские просторы, свежие весны, чистый воздух и здоровую пищу, которая, к слову, была куда вкуснее всех этих испанских яств, вместе взятых. Даже Шопену в Ноане стало лучше: его дыхание выровнялось, спина распрямилась, кашель практически исчез. Следующие семь лет прошли по одному и тому же сценарию: зимой музыкант уезжал в Париж, фактически истощая себя в светском обществе, а летом возвращался в Ноан, чтобы передохнуть и набраться сил.

Жить в Ноане было легко и приятно. К Жорж и Фредерику частенько заезжали в гости Делакруа и Полина Виардо, сестра Малибран[42], певшая почти так же прекрасно, как и она. Бывал у них и Теофиль Готье. Вместе они любили веселиться и устраивать небольшие спектакли. В течение этого времени Жорж писала безостановочно, страстно, самозабвенно. Однако мало-помалу между ней и ее любимым наметился разлад. Писательницу вновь охватили былые революционные идеи, она сделалась резкой, немного грубой, а Шопен просто не мог это выносить. Последней каплей стала ссора, внезапно вспыхнувшая между Жорж и Мари д’Агу, женой венгерского композитора Ференца Листа, который также приезжал к ним. Шопен то отдалялся от нее, уезжал, то снова возвращался.

«Ему всегда был нужен Ноан, но в то же самое время он его на дух не переносил», – говаривала Жорж. На самом же деле Шопена скорее раздражали ее вызывающая живость и то, с какой легкостью она окрестила его своим «любимым трупом». В 1847 году наступил окончательный разрыв. Два года спустя, 17 октября 1849 года, Шопен скончался в Париже. Жорж, будучи уже совсем зрелой женщиной, стала для Ноана замечательной хозяйкой. Именно здесь она написала лучшие свои произведения.

Накануне дня Святой Троицы, в конце марта 1668 года, государственный советник Дрё д’Обре, докладчик в Государственном совете, гражданский лейтенант[43] и виконт, решил переехать из своего парижского особняка на улице Булуа и обосноваться на своих землях в Оффемоне. Ему очень нравилось это местечко, а в особенности – замок, который он купил за двадцать лет до этого, красивый и вместе с тем внушительный. Он купил его, не задумываясь, несмотря даже на довольно сомнительную репутацию его прежних владельцев. Дело в том, что до этого в Оффемоне избирали губернатора Лангедока, которым стал печально известный Генрих де Монморанси, позднее обезглавленный в Тулузе по приказу кардинала де Ришелье за измену королю.

Однако гражданский лейтенант не боялся призраков. Ему чрезвычайно льстил тот факт, что он, так недавно получивший вожделенные титул и славу, уже стал полноправным владельцем замка, в котором проживали благороднейшие личности всего королевства. Но той весной он убедился в своем невезении куда явственнее, чем обычно. Зеленая местность вокруг замка и чистый прозрачный воздух особенно нравились виконту. На лоне природы он планировал поправить свое стремительно ухудшившееся за последнюю зиму здоровье. Поначалу все думали, что господин д’Обре всего-навсего простудился, однако вскоре к небольшому насморку добавились приступы тошноты и изжоги, которые продолжили терзать больного, даже когда сам насморк полностью прошел.

Разумеется, вместе с собой в замок господин д’Обре привез и множество слуг. В частности, одного лакея по имени Гаскон, которого виконту горячо рекомендовала его старшая дочь, Мари-Мадлен, маркиза де Бренвиллье. Гаскон и впрямь оказался примерным и преданным слугой. Да и могло ли быть иначе, ведь отец безгранично любил свою дочь – девушку, исключительно нежную и заботливую, и старался доверять ей во всем? К тому же она пообещала ему, что, управившись со своими делами, сама приедет ухаживать за ним в Оффемон. Иными словами, господину д’Обре вовсе не о чем было беспокоиться.

Мог ли он знать, что его обожаемая дочь понемногу, постепенно травила его, причем посредством своего «великолепного» лакея. Ведь эта милая, обаятельная, хрупкая Мари-Мадлен была такой наивной и чистой! Ей было тридцать пять лет, но на вид нельзя было дать и двадцати, а ее пронзительные синие глаза напоминали отцу о лазоревом небе в погожий летний день. На самом же деле под этой оболочкой скрывалось дикое, необузданное, бесчувственное существо, коим двигали спрятанные в глубине души страсти. Первой страстью была похоть. Второй – деньги.