Конан Дойль на стороне защиты - Маргалит Фокс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После того как зимой 1908–1909 годов Тренч поучаствовал в расследовании убийства мисс Гилкрист, он затаил глубокие сомнения в справедливости приговора. Со временем он тайно скопировал из полицейского архива документы, которые были изменены или положены под сукно, включая взрывоопасный рапорт, который в будущем будет известен как «секретный документ». В 1914 году, после пяти лет сомнений, Тренч выступил публично. Это решение повлечет за собой юридический пересмотр дела Слейтера, который обернется горьким фарсом. Оно также будет стоить Тренчу карьеры.
Неизвестно, что заставило Тренча столько лет ждать и что в итоге стало поводом к выступлению. Возможно, расследование в Броти-Ферри, когда многочисленные свидетели один за другим поручились, что невинный человек и есть убийца, усилило его сомнения насчет дела Слейтера. Может быть, он считал, что королевская медаль, врученная ему Георгом V в первый день нового, 1914 года защитит его от официального наказания.
В начале 1914 года Тренч посвятил в свои мысли друга — юриста Дэвида Кука. Он поведал Куку, что 23 декабря 1908 года, через два дня после убийства мисс Гилкрист, начальство послало его в дом ее племянницы Маргарет Биррел. Та рассказала, что Хелен Ламби не только узнала убийцу, но даже и назвала его — он был известной личностью и членом многочисленной семьи мисс Гилкрист. Позже, 3 января, Ламби повторила Тренчу то же самое.
Кук написал Томасу Маккиннону Вуду, британскому министру по делам Шотландии, и потребовал официального расследования по приговору Слейтера. Он осторожно упомянул готовность Тренча дать показания. «Если упомянутый в вашем письме констебль пришлет мне письменное изложение имеющихся у него свидетельств, — ответил Маккиннон Вуд, — я со всем возможным вниманием рассмотрю этот вопрос». Тренч, по-видимому, расценил это как гарантию неприкосновенности и выслал Маккиннону Вуду свои показания.
В марте 1914 года Кук связался с Конан Дойлем. «Прошу вас пока считать это письмо конфиденциальным», — отметил он и продолжил:
Лейтенант-детектив Тренч из центрального отделения — офицер способный и честный. Со времени первого упоминания имени Слейтера в связи с убийством мисс Гилкрист и до сего дня Тренч считал Слейтера невиновным. Я никогда не имел другого мнения.
Тренч — мой близкий друг, и я часто обсуждал с ним дело Слейтера. Он многократно повторял мне, что не удовлетворен действиями полиции по этому делу…
Я могу вам сказать, что изначальное заявление девицы Барроуман, скопированное из полицейского журнала, не имеет никакого отношения к показаниям, данным ею на суде. Смею предположить, что, если бы изначальное заявление было оглашено на суде, Слейтеру не вынесли бы обвинительного приговора…
Откровенно говоря, я считаю, что Мэри Барроуман не была на Западной Принцевой улице в 7 часов вечера или около того. Вероятно, она там находилась несколькими часами позже, когда об убийстве было уже известно. Барроуман могла быть в толпе зевак на месте происшествия. Она задерживалась с возвращением домой и, чтобы облегчить неприятные объяснения, решила привнести в дело некоторую долю сенсации…
Что касается Ламби, Тренч готов показать под присягой, что 3 января 1909 года он получил от нее категоричное заявление, что другой человек, имя которого мне не следует здесь упоминать, был тем лицом, которое она видела выходящим из дома. Это уверенное заявление было сделано Ламби 3 января не более чем через 15 минут после того, как убийца покинул дом. Полиция располагала этими фактами и намеренно скрыла информацию от адвокатов и суда…
Мисс Биррел (племянница мисс Гилкрист) готова показать, что Нелли Ламби приходила к ней домой в 7:15 в вечер убийства, вошла в дом, объявила, что ее хозяйку убили и что она видела убийцу — назвав его имя. Эту информацию мисс Биррел передала полиции в вечер убийства.
Из Виндлсхэма — своего изящного дома в Суссексе — Конан Дойль вторично взялся за дело Слейтера, вместе с Куком пытаясь воздействовать на высокое начальство ради пересмотра приговора. В марте 1914 года министр Маккиннон Вуд отметил, что формальное расследование обстоятельств вынесения приговора состоится той же весной. Расследование будет проводиться по следующим пяти пунктам.
1. Не называл ли кто-либо из свидетелей, дававших показания о личности преступника, других лиц кроме Оскара Слейтера?
2. Знал ли об этом кто-либо в полиции? Если да, почему свидетельства не были представлены на суде?
3. Скрывался ли Слейтер от правосудия?
4. Имелась ли у полиции информация о том, что Слейтер назвал свое имя в гостинице «Норд-Вестерн», Ливерпуль, указав место предыдущего пребывания и упомянув тот факт, что отплывает на судне «Лузитания»?
5. Не ошиблась ли одна из свидетельниц при указании дня, в который, по ее словам, она находилась на Западной Принцевой улице?
Ободренный Тренч приготовился рассказать правду: он знал, что если хотя бы один пункт окажется в пользу Слейтера, то приговор могут отменить. И хотя показания Тренча будут прямыми и честными, на него и Кука обрушатся неприятности.
Слейтер, судя по всему, ничего не знал о попытках пересмотреть дело. Его стойкая решимость покориться судьбе, так трогательно обрисованная в письмах 1912–1913 годов, давно уже исчезла — об этом говорит возобновленный в 1914 году поток писем к тюремному начальству, явственно отдающих паранойей. Устрашающий меморандум, составленный питерхедским врачом в феврале 1914 года, предполагает, что в течение некоторого времени умственное состояние Слейтера уже было очевидным:
Упомянутый заключенный, по моему мнению, является душевнобольным. Я уже подозревал по разным поводам, что у него мания преследования и галлюцинации — как слуховые, так и вкусовые. В настоящее время он крайне возбужден и опасен. Он в высшей степени импульсивен и неспособен контролировать свои действия. Заключенный слышит голоса, чувствует запах применяемого к нему хлороформа; он также утверждает, будто я не даю ему никакого лечения и пытаюсь его убить, что является бредом. Ему небезопасно находиться на работах, и я обратился к начальнику тюрьмы с просьбой держать его в отдельной камере и под строгим присмотром.
Расследование по вопросу приговора Слейтеру должно было состояться в Глазго под руководством Джеймса Гарднера Миллара — юриста, занимающего в Ланаркшире пост шерифа графства. У сторонников Слейтера назначение вызвало обеспокоенность. «Шериф Гарднер Миллар — превосходный юрист, и в вопросах гражданского права я не знаю специалиста с более весомым мнением, — сообщал Кук в апреле 1914 года в письме к Конан Дойлю. — Однако у него нет никакого опыта в уголовных делах. Он в этом совершенный младенец, и главный его принцип — полиция не может ошибаться».
Беспокойство Кука мгновенно себя оправдало. Миллар объявил, что слушания будут проходить за закрытыми дверями, без доступа прессы и публики. Рассматриваться будут лишь факты, а не процесс ведения суда. Свидетелей не будут приводить к присяге, лишь попросят их говорить правду. Эти условия, как с горечью Кук писал Конан Дойлю, «говорят мне, что слушания в большей или меньшей степени будут фарсом».
