Стёртая - Тери Терри

После случая с Джанелли настроение в школе изменилось. Когда забрали Феб, все только об этом и говорили, теперь же не слышно даже шепота. Этой темы никто не касается. Может быть, потому, что все видели, как с ним обошлись, и необходимости в полуправде и домыслах нет. Замену Джанелли не прислали, и уроки живописи отменены до дальнейшего уведомления. Мое свободное время заполнили занятиями в общей группе, где все сводится к выполнению домашней работы.

Начинаю сбавлять ход, хотя обычно это делает Бен. Сегодня мне нужно поговорить с ним кое о чем.

Бен обходится без комментариев; просто следует моему примеру и не спешит с вопросами. Вообще-то, он за целую неделю едва ли произнес хоть слово. Я заранее продумала, что и как сказать, но весь план идет насмарку, едва я поднимаю голову и смотрю на него.

– Ты злишься?

– Что?

– Не притворяйся, что не слышал. Это продолжается всю неделю. Даже с воскресенья.

– Не говори глупости. Конечно, не сержусь, – сердито говорит Бен.

Я останавливаюсь.

– В чем дело? Я сделала что-то не то?

Он проводит ладонью по волосам.

– Кайла, не всегда дело только в тебе, ясно?

Я отступаю, словно получила пощечину.

– Тогда в чем?

– Тише.

Я с опозданием ловлю себя на том, что повысила голос. Он берет мою руку, сплетает пальцы. Мимо проносится машина. Бен оглядывается по сторонам. Никого не видно.

– Идем. – Он тянет меня к растущим вдоль обочины деревьям. В темноте едва просматривается тропинка, ведущая к забору с металлической калиткой, которая слегка мерцает в лунном свете. По другую сторону забора тянутся поля. До дороги несколько минут пешком; проходящие машины едва слышны.

Бен останавливается и прислоняется к забору; его лицо теряется в тени.

– Тихие слова в ночи (строчка из стихотворения Барбары Толман «Тихие слова»), – шепчет он, а потом подхватывает меня и сажает на забор, так что теперь мы смотрим друг другу в глаза. Я уже освоилась в темноте и вижу на его лице то же выражение, которое было тогда, в дождь, когда мне показалось, что он поцелует меня. То выражение, которое я перенесла на бумагу на последнем уроке у Джанелли.

Бен наклоняется – так быстро, что я не успеваю отреагировать, – и легко касается губами моей щеки.

– Я не злюсь на тебя, – шепчет он мне на ухо, и от этих слов по шее бегут мурашки. Внутри все переворачивается, а рука, словно сама собой, тянется к его губам и…

Бен с сожалением качает головой и отступает.

– Нам нужно поговорить. Времени мало.

Я опускаю руку.

Он снова прислоняется к забору, прячется в тени, но ничего не говорит. Листья шуршат на ветру, ограда подо мной как будто ледяная, и я уже начинаю дрожать от холода, а руки и ноги покрываются гусиной кожей.

Бен придвигается ближе и берет мои руки в свои.

– Мне недоставало наших пробежек, – говорит он, когда я сообщаю о запрете бывать на беговой дорожке.

– Мне тоже.

– Скучала по мне?

– Скучала по пробежкам! – Бен поднимает брови. – И по тебе, – добавляю я. Он усмехается – мол, так я и не сомневался, но хотел, чтобы ты признала это сама.

– Насчет бега мне все понятно. Я и сосредоточиться на чем-то могу, только когда бегу в полную силу. – Он хмурится. – Но то, что ты сказала в воскресенье… оно не выходит из головы.

В ушах звучат эхом слова миссис Али: «Своими неумеренными занятиями бегом ты пытаешься подавить мониторинговые эффекты „Лево“»… И я вдруг понимаю, что таким, как сейчас, не просто улыбающимся мальчишкой, вижу его только тогда, когда он бежит. Бег как будто освобождает его.

Он выпускает мои руки и прислоняется к забору.

– И я не могу не думать о том, что случилось с Тори…

Я обхватываю себя, как будто хочу удержать боль внутри. Тори – призрак, постоянно стоящий между нами. Трясу головой, прогоняю эту мысль. Нет, не призрак! Она не может быть призраком. Или может?

– …и с Феб, и с твоим учителем живописи, и со всеми остальными исчезнувшими. Насколько мне удалось выяснить, ситуация только ухудшается. Людей исчезает все больше и больше.

– Так пойдем со мной. В понедельник, после занятий. Сам все увидишь. Проверишь, нет ли тебя на веб-сайте. – Вот и нарушила обещание. Ну да это ведь не кто-нибудь, а Бен, и я ему доверяю. Но легче не становится – чувство вины ложится тяжелой тенью.

– В том-то и дело, что я не хочу. Не хочу знать.

– Не понимаю.

– О тебе заявили как о пропавшей без вести. О тебе кто-то заботится, кто-то хочет, чтобы ты вернулась. А меня не ищет никто. Я никому не нужен и, может быть, поэтому здесь. Примерно так было и с Тори: ее новая мать просто решила, что не хочет ее больше. А если мои настоящие родители отказались от меня?

– Система так не работает. Зачистке подвергают не каждого, а только тех, кого арестовали и судили за какое-то преступление. – Я слышу себя и понимаю, что мои слова звучат фальшиво. Да, так должно быть, но так бывает не всегда, доказательством чему служат – если, конечно, они настоящие – те веб-сайты, посвященные пропавшим без вести детям.

Жаловаться, обижаться на то, что тебя приговорили к зачистке, бесполезно: после того как это случается, ты уже не помнишь ничего. И, в конце концов, назвать пропавшим без вести осужденного по всем правилам нельзя. Его родители знают, что с ним произошло.

– Поняла, да?

Я киваю.

– Просто не думала об этом.

– Так зачем мне что-то выяснять? Какая от этого польза? Я все равно не помню ничего, что было раньше. Я – не тот самый человек. И в семье у меня сейчас все хорошо. Даже лучше, чем хорошо.

Семья Бена… О которой мне ничего не известно.

– Расскажи.

Мы выходим на дорогу, и Бен рассказывает о своем отце, учителе начальной школы и любителе играть на пианино, и матери, управляющей маслобойней и скульпторе по металлу. Своих детей у них нет. Бен живет в семье третий год, ему хорошо с ними, так зачем же что-то ломать?

Он говорит, я слушаю, но в голове звучат слова, сказанные им вначале: я никому не нужен.

Нужен мне, думаю я.

Но вслух этого не произношу.

Сегодня лордеры снова проверяют машины у больничных ворот. Двое стоят в коридоре возле офиса доктора Лизандер, и когда я прохожу мимо, по спине пробегает холодок. Позже, сидя в комнате ожидания, наблюдаю за ними исподтишка и ничего не могу с собой поделать. Оба напряжены и реагируют на каждое движение и каждый звук. А вот я привлекаю их внимание не больше, чем сидящий на стене паучок. Зачищенная, не представляющая ни интереса, ни угрозы.