С чистого листа - Дженнифер Нивен

– Танцовщицей.

Он по-прежнему где-то далеко. Но я слышу, как он потихоньку вникает в мои слова.

– Когда я была маленькой – не просто младше, а действительно маленькой, – я занималась балетом. И у меня очень хорошо получалось. У меня есть фотография, где я в черном трико стою в почти идеальной пятой позиции. Фото сделали тем вечером, когда я впервые вместе со всеми выступала на сцене, и все вышло просто замечательно. А после концерта преподавательница сказала мне: «Ты никогда не станешь танцовщицей. Я могу продолжить учить тебя, но это обернется лишь пустой тратой денег твоих родителей. У тебя слишком широкая кость. Тело у тебя не для танцев. Чем раньше ты об этом узнаешь, тем лучше».

– Ух ты. Вот зараза.

– Это меня убило. Я долго не танцевала, что бы там мама ни говорила. Она предложила найти другого педагога, но что-то во мне оборвалось. Я позволила той женщине это разрушить. – Я смотрю на его профиль, обращенный на дорогу. – Но она не смогла убить во мне желание танцевать. Никто не скажет мне, чтобы я больше не танцевала. Никто не должен говорить, что ты можешь, а что нет. Даже ты сам.

Мы снова едем в молчании, но атмосфера улучшилась. Настроение у него поднялось, и он спустился на землю.

– У моего отца роман на стороне.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю, и все. Это миссис Чапмен. Из школы.

– Миссис Чапмен, которая учительница химии?

– Она самая.

– Правда? – Кроме молодости, в миссис Чапмен нет ничего такого, что бы кричало: «Возьми меня в любовницы!» – А тебе приходится видеться с ней в школе.

– Да.

– В том смысле, что тебе приходится сталкиваться с ней в школе.

– Да.

– Вот стерва.

– Мне очень жаль, что люди подкалывают тебя насчет твоего веса. Очень жаль, что я сделал то, что это усугубило.

– А мне очень жаль, что тебе приходится встречаться с Кэролайн Лашемп.

Он смеется, и внезапно в машине теплеет, в ней начинает потрескивать электричество.

– Я больше с ней не встречаюсь. – Эти шесть слов окружают нас, повисая в воздухе, пока он не добавляет: – Жаль, что друзья могут оказаться гадами.

– Мне очень жаль, что ты не можешь узнавать знакомых тебе людей. Если бы мог, то выбирал бы себе друзей получше. – Он снова смеется, но не так громко. – Посмотри на это с другой стороны – если что-то действует тебе на нервы или достает, то на следующий день он сделается новым человеком. Другим человеком.

– Вроде того.

Теперь он не смеется.

Мы подъезжаем к указателю «Амос – 7,5 км».

Он говорит:

– Можно ехать и дальше.

– Прямо в закат?

– А почему бы и нет?

И тут я вдруг словно смотрю на нас с высоты – два изгоя, Джек Масселин и Либби Страут, сидящие вместе на передних сиденьях ублюдочной старой машины, его нога в нескольких сантиметрах от ее, руки на руле, дышащие одним воздухом, думающие об одном и том же, делящиеся друг с другом тем, чем с другими никогда бы не поделились.

Он снова смотрит на меня и говорит:

– Как тому, кому недавно поставили диагноз «прозопагнозия», мне сказали, что я не распознаю лица, как нормальные люди. Например, я избегаю области глаз. Но кажется, я совершенно спокойно смотрю тебе в глаза. На самом деле мне нравится в них смотреть. Очень.

Наши взгляды встречаются.

В том смысле, что смыкаются.

И я представить не могу, как мне отвести взгляд.

– На дорогу смотри, – говорю я, но он едва меня слышит.

Джек

Я думаю о том, как к ней подкатить. Это же так просто – съехать на обочину, наклониться к ней, коснуться щеки, наклониться еще ближе (так близко, чтобы она чувствовала мое дыхание), посмотреть ей в глаза, проникновенно, может, легким движением отвести волосы от ее лица. Проделать все, чему я научился, чтобы стать Желанным Парнем.

Голова у нее повернута, так что я вижу лишь ее волосы. Когда она снова заговаривает, голос ее звучит как-то хрипло, чуть взволнованно, и в нем слышится что-то еще.

Это «что-то еще» означает:

Может, ты ей тоже нравишься.

Из чего следует: она, наверное, тебе нравится.

Потому что тоже кому-то нравиться указывает на взаимность по отношению к чему-то уже существующему.

В том смысле, что она сначала понравилась тебе.

В том смысле, что мне нравится Либби Страут.

Вот зараза, а нравится ли она мне?

А поскольку я думаю о раке, о том старикане из Сан-Франциско с лицевой слепотой, о докторе Клайн, аневризмах и о том, что, если разобраться, мы так многое в жизни не контролируем, то решаю проконтролировать хоть что-нибудь.

Я наклоняюсь и беру ее за руку. Рука у нее мягкая, теплая и ложится в мою ладонь как влитая, и, если честно, я на самом деле ничего не жду такого, но вдруг на меня нападает дрожь, как будто меня подключили прямо к солнцу.

Мы таращимся на свои руки, словно видим их впервые в жизни.

Я как-то смутно припоминаю, что веду машину, так что перевожу взгляд на дорогу, но руку ее не отпускаю. Я поглаживаю ее по коже большим пальцем, и можно почти ощутить электростатический разряд, электрический ток, проскакивающий между двумя соприкоснувшимися заряженными объектами. От этого электростатического разряда могут посыпаться удивительные искры, но он может также причинить бедствия вроде взрыва угольной пыли или газа. В отличие от Кэролайн, которая по большей части состоит из газа и угольной пыли, здесь нет никаких бедствий.

Либби осязаема. Она реальна. И пока я держу ее за руку, она не исчезнет у меня из виду.

Либби

Он сворачивает с шоссе на дорогу, ведущую в Амос. Мы проезжаем торговый центр, дилерскую площадку «Форда», потом еще один центр, сетевые рестораны. Проезжаем мимо домов в викторианском стиле на Мэйн-стрит, небольшого исторического музея, четырех центральных кварталов и здания администрации. Минуем школу, колледж, морг и, наконец, въезжаем в мой район.

Нравится ли мне Джек Масселин? В том смысле – так же, как я ему?

В какой-то момент мне придется выйти из машины, пройти по дорожке, открыть дверь и войти в дом. Придется закрыть за собой дверь: я останусь внутри, а он – снаружи, а потом он пойдет обратно по дорожке от дома, снова сядет в машину и уедет. Я отправлюсь к себе в комнату, лягу на кровать и примусь гадать, случилось ли все это на самом деле, или же я все это насочиняла, и как я ко всему этому отношусь.

Он останавливается и выключает двигатель, и мы снова таращимся на наши руки. Я не поднимаю взгляд, потому что, если я это сделаю, он, наверное, сделает тоже самое, а что, если он меня поцелует?