С чистого листа - Дженнифер Нивен

Но вот в чем штука – даже если там нет никаких аневризм, факты от этого не изменятся: я по-прежнему останусь начеку, по-прежнему буду готова и настороже, поскольку земля может остановиться в любой момент. Я пережила худшее, что только могло со мной случиться, и я не понаслышке знаю, на что способен этот мир.

Мимо меня проходит человек в белом халате и кивает мне. Я киваю в ответ.

Я думаю: «А у него ведь могут быть ответы».

Гляжу ему вслед.

Думаю: «А если бы мама была здесь, что бы она сказала?»

У меня жужжит телефон, и мне не хочется его проверять, но вдруг это Джек.

Пришло сообщение от Джейви.

А потом добавляет:

Джек

Я жду, пока доктор Клайн обработает результаты. Говорю себе, что все нормально. Ничего страшного. В том смысле, что как будто бы ты раньше не знал, что не узнаешь людей. Но послушай, ты же нормально живешь. Справляешься. Ты хорошо определяешь идентификаторы, и ты добился этого сам, без посторонних наставлений или помощи.

Я изо всех сил подбадриваю и успокаиваю себя, когда возвращается доктор Клайн. Она садится напротив меня и произносит:

– У тебя явная прозопагнозия. Она развивается поступательно. У тебя могут присутствовать легкие нарушения, или же ты можешь страдать почти полной лицевой слепотой. У тебя почти полная лицевая слепота. На самом деле у тебя один из самых тяжелых случаев в моей практике.

Значит, это официальный диагноз.

Я жду, что мне станет хуже, а может, даже и лучше, когда он подтвержден.

– И что теперь? Лечение есть?

Во время моих «изысканий» таковое мне не попадалось, но это не значит, что доктор Клайн, специалист-невролог, о нем не знает.

Она улыбается какой-то перевернутой и виноватой улыбкой.

– Мы, разумеется, делаем в этом направлении огромные шаги, но лечения нет. Мы экспериментируем с методиками обучения людей как можно лучше приспособиться к лицевой слепоте. Проделываем повторяющиеся тренинги с лицами. Наши подопечные занимаются ими по часу в неделю. Существует десять степеней трудности. Одни подросток, чуть помладше тебя, работает с нами пять месяцев, и его перемещения глаз стали более нормальными…

– А он узнает лица?

– Нет, но мы надеемся, что усиленные тренинги будут помогать ему в повседневной жизни.

Доктор начинает терять меня и ясно это видит. Она отворачивается и за чем-то тянется, а когда снова поворачивается ко мне, то передо мной как будто другой человек. Покончивший с прошлым и начавший с чистого листа, так сказать.

А тянулась она за муляжом человеческого мозга. При разговоре она указывает на него.

– В задней части твоего мозга, над правым ухом – вот тут – есть особая область, отвечающая за распознавание лиц…

– Латеральная затылочно-височная извилина, двенадцатое поле.

Я поднимаю руку и снова провожу пальцами по шраму над правым ухом.

– Мы можем сделать МРТ, которая даст нам больше информации. Многие страдающие прозопагнозией также с трудом опознают автомобили и окружающую местность. Они часто страдают и топографической агнозией, то есть легко теряются, блуждают и не узнают своих домов или мест, где работают. У них могут быть проблемы со слухом. Мы считаем, что прозопагнозия – это ключ к понимаю того, как мозг воспринимает объекты в целом. До поры до времени мы рассматривали мозг как единое целое, но теперь убеждаемся в том, что он состоит из отдельных механизмов, если угодно, являющихся его частями, а также в том, что эти механизмы не взаимодействуют друг с другом и что они даже не знают о существовании друг друга.

– Грубо говоря, у меня в мозгу область, отвечающая за распознавание лиц, отсутствует, повреждена или выключена? Но если я сделаю МРТ, лечения ведь все равно нет.

– Да.

Больше доктор Клайн для меня ничего сделать не может, и мы оба это понимаем.

Она произносит:

– Я предлагаю тебе рассказать об этом хотя бы в семье. Пусть твои близкие знают, что ты этим страдаешь. В конечном счете тебе станет легче жить.

Я беру телефон и отправляю Либби сообщение:

Я закончил.

И это действительно так.

– Вот еще что, Джек. Большинство страдающих эволюционной прозопагнозией ничего не ожидают от лица, в отличие от страдающих приобретенной прозопагнозией. Так же как люди с врожденной слепотой знают лишь «незрячесть», люди, родившиеся зрячими, ощущают потерю зрения совсем по-другому. Но людям с приобретенной лицевой слепотой весьма свойственно продолжать пытаться использовать лицо как ключ к узнаванию. Это инстинкт.

Я отчего-то воспринимаю эти слова как удар в грудь. Я сам во всем виноват. Если бы я тогда не забрался на крышу… если бы не пытался выпендриваться… если бы не упал… я бы здесь не сидел и не говорил бы с неврологом. Мне бы лить слезы над шестилетним собой, лежащим на лужайке, для которого мир навсегда изменится. Но вместо этого мне просто хочется побыстрее отсюда убраться.

– Спасибо, доктор Клайн. Мне пора домой.

Она жмет мне руку, благодарит за потраченное время, извиняется, что не может сделать для меня большего, словно она во всем виновата. Мне хочется сказать ей: не стоит извиняться, ведь не она же столкнула меня тогда с крыши, но вместо этого говорю:

– Удачи вам в ваших исследованиях.

– Джек?

Я оборачиваюсь и вижу женщину в очках, с широкими скулами и высокой прической. Она произносит:

– Каждый пятидесятый страдает лицевой слепотой. Может, знание этого тебе поможет. Ты совсем не одинок в своем недуге.

Либби

По дороге обратно в Амос я задаю ему вопросы о тестах, а он отвечает на них очень коротко: да, нет, да, нет. Потом мы умолкаем. Он где-то далеко, и я знаю, что он чувствует: ему хочется замкнуться в себе. Так что я больше не пытаюсь его разговорить. Мы просто едем.

Мы проезжаем пятнадцать километров без единого слова. Молчание окутывает нас, словно одеяло. Я гляжу куда-то вдаль за дорогу, но через какое-то время покров молчания становится настолько давящим, словно меня кто-то душит.

Я едва не говорю ему, что почти было тоже решилась на обследование, но вместо этого с моих губ срывается:

– Я хочу стать танцовщицей. Не такой, как в «Девчатах», а профессиональной.

К его чести, он не срывается с дороги, а отзывается эхом: