Седьмая чаша - К. Дж. Сэнсом

— Я всего лишь его помощник. По большей части моя работа связана со смертями, происходящими в Лондоне. А вообще-то я получил эту должность шесть лет назад.

Он внимательно посмотрел на меня и добавил:

— Еще при лорде Кромвеле, упокой, Господи, его душу. Сейчас для реформаторов наступили трудные времена. Мы ходим по лезвию бритвы.

— Сегодня видел, как в темницу потащили мясника. По словам жены, за то, что он продавал мясо в Великий пост.

Харснет понимающе кивнул.

— Сегодня утром констебли получили приказ задержать всех мясников, подозреваемых в торговле мясом во время Великого поста. Этих несчастных подвергнут не очень тактичному допросу с целью узнать имена их покупателей. В результате те, кто ставит Слово Божье выше древних правил религиозной диеты, будут арестованы. Вот как преследует нас нынче Боннер.

Харснет улыбнулся злой улыбкой, отчего на мгновение его лицо стало неприятным.

— Впрочем, они могут обнаружить в своих сетях рыбу, которая окажется им не по зубам. Например, в нарушении Великого поста обвинили графа Сюррея, сына герцога Норфолка. Вы знакомы с его стихами?

— Боюсь, что нет.

Мне, конечно, было известно, что сын главной фигуры во фракции папистов пишет стихи.

— Уже находясь в тюрьме, он написал новую поэму. Она посвящена Лондону.

Харснет процитировал:

О, лживый Вавилон!

Кузница обмана! Логово злобы!

Ужасный рок мечом и огнем

Вскоре обрушится на тебя,

И прольется кровь мучеников.

Я вспомнил о том, как Роджер цитировал Родерика Мора, и на секунду передо мной вновь возникло его лицо. Я вздохнул и посмотрел на Харснета.

— Значит, Сюррей видит Лондон Вавилоном, каким тот предстает в Книге Откровения?

— И который будет разрушен, когда Господь придет, чтобы вершить суд над миром.

Он смотрел на меня, ожидая моей реакции.

— Я думал, Вавилоном обычно называют Рим, и никогда не мог расшифровать смысла Книги Откровения.

Харснет склонил голову.

— Если вы почитаете Откровение внимательнее, то обнаружите, что там предсказано не только как, но и когда наступит конец света.

Не дождавшись от меня никакой реакции, он снова грустно улыбнулся.

Дальше мы шли молча. Наконец затянувшееся молчание нарушил Барак.

— Как здесь покойно! — заметил он.

Я кивнул. На тропинке, кроме нас, не было ни одной живой души. Слева неспешно несла свои воды Темза, а на грязных лужах время от времени вздувались и лопались пузыри. С правой стороны ветер с шорохом шевелил заросли камыша, на противоположном берегу виднелись дома и лачуги Лондона — «логова злобы», как окрестил его Сюррей.

— Здесь будет довольно людно, когда начнется рабочий день, — заметил Харснет. — По этой дороге до самого вечера будут ездить и ходить люди.

Он снова повернулся ко мне.

— Архиепископ сказал, что вы взялись представлять интересы Адама Кайта. Как он?

— Очень сильно поврежден умом. Вам известно, что с ним произошло?

— Наши викарии дружат, и я раз или два встречал на собраниях его родителей. Они производят впечатление честных, здравомыслящих людей.

— Так и есть, — откликнулся я, гадая, что он имел в виду под словом «собрания».

Уж не противозаконные ли встречи тайного общества по изучению Библии?

— Мне известны опасения преподобного Мифона относительно того, что мастер Кайт может быть одержим нечистым, — заговорил Харснет. — Как бы то ни было, я думаю, ему лучше оставаться там, где он находится. Если он вновь надумает выкинуть какой-нибудь номер, Боннер устроит другой спектакль, где парню отведут главную роль. На вершине костра.

— Совершенно справедливо, сэр, — с чувством ответил я. — Полностью с вами согласен.

На Темзе начиналась жизнь, и ее серая поверхность расцвела белыми пятнышками парусов. Облачный фронт поднялся еще выше и закрыл солнце. На нашем берегу все чаще встречались большие лужи, оставленные приливами. Впереди, рядом с одним из таких грязных водоемов стояла одинокая фигура пожилого рабочего в блузе и широкополой кожаной шляпе. Он следил за нашим приближением прищуренными испуганными глазами, посаженными близко друг к другу на помятом лице. Харснет сошел с дорожки, и его башмаки с хлюпаньем погрузились на шесть дюймов в жидкую грязь.

— Осторожно, сэр! — крикнул ему Барак. — Эта трясина может засосать вас.

Мы с опаской последовали за ним туда, где ждал пожилой рабочий. Круглая лужа, возле которой он стоял, была, наверное, футов двадцати в диаметре.

— Как поживаете, Уилоуз? — приветствовал его Харснет. — Давно нас ждете?

Мужчина низко поклонился, а когда выпрямлялся, его лицо скривилось от боли.

«Видно, бедняга мается спиной», — с искренним сочувствием подумал я.

— Примерно с полчаса, сэр. Не нравится мне здесь. Все напоминает о том дне. И еще мне все время кажется, будто за мной кто-то следит.

Он перевел взгляд на заросли камыша по другую сторону дороги. Это было действительно подходящее место для того, кто решил бы затаиться здесь.

— Ну, после сегодняшнего дня мы вас больше не потревожим, — пообещал Харснет и, указав на меня, добавил: — Этот джентльмен помогает мне в расследовании. Я хочу, чтобы вы подробно рассказали ему обо всем, что случилось, когда вы нашли тело доктора Гарнея.

На лице Уилоуза появилась досадливая гримаса.

— Я столько раз рассказывал эту историю…

— Ничего, расскажете еще раз, — приветливо, но твердо сказал Харснет.

— Дело было три недели назад, когда лежал глубокий снег. Я шел в Саутуорк, на работу. Там, на Кройдон-роуд, строятся новые дома…

— Где вы живете? — перебил я.

— В Вестминстер-виллидж. Когда рассвело, я уже шел по этой дороге. На реке стоял лед, но приливы не прекращались. Воду выдавливало из-под ледяной корки, и она, заполняя впадины, образовывала вот такие озерца. Одно из них было странного цвета. Присмотревшись, я увидел, что оно красное, ярко-красное. А потом я заметил в нем какой-то темный силуэт и подошел, желая выяснить, что это такое.

— Были там какие-нибудь следы?

— Ага.

— Какие? Большие или маленькие?

— Я бы сказал, довольно большие. — Он покачал головой. — Этот кровавый водоем на фоне белого снега словно явился из кошмарного сна. Меня буквально вывернуло.

— Озерцо гораздо больше фонтана, — заметил я, — и тем не менее оно было заполнено кровью.

— Вы удивились бы, узнав, как мало нужно крови, чтобы вода сделалась красной, — проговорил Барак.