Танец и слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина - Татьяна Трубникова

Их совместные выступления имели феноменальный успех. Впервые Исида видела невозможное: люди буквально впадали в транс на их концертах. Это было подобно массовому гипнозу.

Архангел изнывал от власти, что Исида приобрела над ним. Её тяжёлая чувственность тянула его вниз, к земле. Последний стон страсти уже в следующую секунду вызывал у него горькое раскаяние в совершённом. Вместо того чтобы продолжать парить вместе дальше, уносясь всё выше на крыльях единого чувства, сливаясь в бесконечном экстазе, он отталкивал Исиду как преступницу, как грешницу, о которую он испачкал свой чистый огонь. Мягкий, изысканный, нежный по натуре, говорил ей странные вещи:

– Ты любишь меня помимо моей воли. Ты хочешь моей погибели! Для тебя музыка – служанка чувств. Не позволю её унижать!

– Но ты играешь не для ангелов, тебе подобных.

– Мое искусство не для людей.

Увы, проза жизни никому не даёт воспарить в небесах навечно. Денег не было. Концерты, что они давали, не покрывали тех расходов, что Исида умела делать. Жизнь на Кап Ферра стоит недёшево. На её просьбу о финансировании школы министр Франции ответил милой улыбкой. Однако улыбкой сыт не будешь. Да, конечно, страна восстанавливается после войны, но как быть ей? Погоревав, она решила продать подарок Лоэнгрина – дом Bellevue. Тот самый, что отдала под госпиталь на время войны. Он был полуразрушен: одна из бомб угодила в боковую часть, другая – снесла угол. Денег на восстановление у неё не было. Ах, Bellevue, прекрасная мечта о храме танца!..

В последний раз взобралась на крышу, окинула взглядом сонный, раскинувшийся Париж. Он проникнут особым очарованием ранним утром, когда просыпается. Подобен потягивающейся в кровати кокотке. До вечера – далеко, можно не торопиться. Исиде пришло в голову скаламбурить: «C’est beau… C’est belle vue…»

Сумма, которую она выручила, была меньше реальной стоимости дома. Что ж, ей надо жить. Она купила дом в фешенебельном районе Парижа на Rue de la Pomp. Снова оживала музыка под пальцами Архангела. Он обладал странной способностью, которую отмечали у него разные, совершенно независимые друг от друга люди. В те мгновения, когда Архангел отдавался музыке, он мистически перевоплощался в гений композитора. Всем духом, всеми эмоциями становился им, тем самым, давно ушедшим в могилу, оставившим на земле лишь бессмертные звуки. Шопен в его исполнении был гораздо сильнее того, что мы привыкли слышать.

В сущности, Исида обладала тем же даром. Только музыка становилась её телом. Возможно, именно поэтому соединение их гениев оказывало на зрителей столь магическое воздействие. Он – холодный ангел, и она – тяжёлая, хмельная, такая земная и горячая. Как она хотела его, всегда! Желание приводило её в исступление, выматывало безмерно. Увы! Всю свою неутоленность она отдавала танцу, отточив его до лезвия совершенства, достигнув такого полного слияния музыки и жеста, которого раньше не могла бы себе представить.

Иногда боль от потери детей железными тисками перекрывала ей дыхание. Тогда она сидела целыми ночами без сна, неподвижно, прямо и безмолвно, как Ниоба, и слёзы струились по лицу. Архангел приходил к ней, не говорил ни слова, брал её холодные, мёртвые пальцы в свои, смотрел подолгу блестящими, проникновенно-серыми, сочувствующими глазами. Определённо, в нём жил святой. Так сидели они долго, часами. Его сопереживание было неподдельным и полным силы. Он словно вливал в неё доброту своего надмирного духа. В такие мгновения он больше всего напоминал ей огромного, сильного ангела. Исиде становилось легче…

Но, несмотря на все переживания, впервые за много лет она была счастлива. Жизнь – это движение. Кому, как не ей, это знать? Подумав, Исида решила, что для полного блаженства ей не хватает одного – её школы. Раз она не может организовать её заново, с нуля, и правительство Франции не хочет помочь ей, следует позвать своих первых учениц. Они, уже взрослые, двадцатилетние, гастролировали самостоятельно в Америке. Разве не должны они откликнуться на её зов? Разве, как мать, она не отдала им всё, что они смогли впитать от её гения? Разве Исида не позволила им даже ставить её имя на афишах?

Они бросили всё и приехали. Стайка прелестных нимф – Мира, Лиза, Тереза, Эрика, Марго и Анна. У Исиды созрел грандиозный план по возрождению школы. Юные девочки должны были стать её апостолами. Греческое правительство в лице Венизелоса, премьер-министра, и юного короля дали своё высокое согласие. Исиде предоставляли огромное здание Заппейон, то самое, в котором проходили первые, спустя века, современные Олимпийские игры. Что же до набора учеников и учениц, то она не сомневалась: с такими помощницами и Архангелом она свернёт горы! Осталось только выехать в Грецию всем вместе. Досадно, но у Анны случился аппендицит – пришлось задержаться. Они навещали её в больнице – тоже все вместе. Девушка лежала на белых простынях похудевшая, трогательная, большеглазая, чем-то напоминающая грустную Мадонну.

Горе Исиде! Архангел взглянул на Анну и влюбился. Когда она это поняла? Уже в Греции. Долго просто не хотела верить. Какой пыткой было наблюдать их медленное, неуклонное сближение, видеть нежность в глазах. А она-то думала, что Архангел никого не сможет полюбить после неё, не сможет ни с кем найти той же близости душ. Но её ученица, которую она любила, как любила бы выросшую дочь, перенявшая от Исиды прелесть движений. Талантливая, нежная, как цветок, выращенный её же, Исиды, руками, без тени современной вульгарности. И, увы! Юная, юная, юная. А она? Смотрела на себя в зеркало с отвращением. Что в ней осталось, кроме магии жеста? Горе и та разгульная жизнь, что стала её нормой после случишегося, быстро состарили Исиду. Она выглядит старше своих лет. Тело грузное, печальное немолодое лицо, уже отяжелевшее, седина под оранжевой хной, потухший взор, складка у губ. Нет, поздно, она опоздала. Не видать ей больше счастья – с этой мыслью-рефреном она жила день за днём. Странно. Солнце Греции светило так же яростно, как пятнадцать лет назад, когда она стояла здесь же, у Парфенона, полная сладких грёз юности, счастливая и освящённая гением танца. Но оно будто померкло для неё сейчас. Исида, как в тяжёлом трансе, как в дымке, полуоглохшая и полуослепшая, видела всё вокруг. Будто нелюбовь Архангела отняла у неё все силы жить, помутила взор.

Ну как тут было не вспомнить о том, что Архангел являл собою какой-то угнетающий, злой рок для всех женщин, к которым прикасался! Его возлюбленная, юная американка, полная мечты о воплощении прекрасного в искусстве, застрелилась, не найдя в его душе отклика на своё чувство. Супруга, талантливая музыкантша, закончила свои дни в психушке, когда Архангел бросил её. Нет, Исида была неизмеримо сильнее этих несчастных созданий. Потому что боги, те самые, чьи скульптуры она видела в Лувре, отдали ей часть своей силы, чтобы она воплотила её в танце. Для этого её путь на этой земле, все шаги, до последнего – для этого, более всего – для этого ей нужен гений Архангела, воплощающий звуки.

Она не видела красот вокруг – они потеряли смысл, они лишились цвета. Белизна Парфенона лишь резала глаз – ничего более. Бродила бездумно по округе. Более у неё не было опоры в жизни. Всё, что было дано, было так же и отнято. Смотрела на стайку своих учениц, украшенных венками из жасмина, как они бегом спускаются с пригорка. К морю, к морю! Архангел среди них был подобен Парсифалю, каким его придумал Вагнер… Девушки-цветы вокруг. Когда-то она была такой же. Ах, как она умела радоваться тогда! Сколько восторга вызывало в ней всё: молниеносный промельк ящерицы, стрёкот кузнечиков, капли маков, незримое присутствие древних богов и солнце… А теперь она для Архангела, как для Парсифаля – злая волшебница, чьё заклятье он не может разрушить.