Рымба - Александр Бушковский

Лодку било волнами, мяло о бревна пристани. Пока Слива вытаскивал ее на сходни, Митя быстро дошел по мосткам до бани и дернул дверь.

– О, еще теплая! Везет нам! Иди грейся, а я сбегаю на разведку. Ты же не хочешь спалиться тут, в селе? Тогда сиди тихо, свет не включай. Я скоро!

Митя поднялся по берегу к освещенным окнам ближайшей избы и скрылся в сенях. Слива проник в теплую баню, скинул мокрую фуфайку и сел отдышаться. От холода и сырости тело не слушалось, суставы онемели и гудела голова. Он ощущал странную апатию, словно вместе с кровью застыли мысли и чувства.

Через несколько минут вернулся Митя. В одной руке он нес небольшую кастрюлю с крышкой, а в другой – полбуханки хлеба. Поставив кастрюлю на лавку, он извлек из глубоких карманов комбинезона бутылку, две ложки и две стопки.

– Не господа, чай, из кастрюльки похлебаем! – Митя отодвинул лавку от стены, уселся на нее, как в седло, и снял крышку. Пахнуло щами.

– Ну, чего ждешь? – поторопил он Сливу. – Сверни ей башку!

Слива скрутил с бутылки пробку, вспомнил и достал из кармана Манюнин стаканчик, весь в крошках и табачинках. Протер его рукавом тельника и поставил со стопками.

– Чё эт ты? – удивился Митя, нарезая хлеб своей финкой.

– Да… Манюне обещал, – нехотя ответил Слива, налил полную стопку и перелил в свой стаканчик. Получилось чуть больше половины.

– Во дает! – усмехнулся Митя. – От монахов, значит, сбежал, а попал к ведьме.

Слива промолчал. Чокнулись, выпили, похлебали щей. Потом сразу по второй. В кишках потеплело. «В этих краях бани у всех одинаково построены, – оглядываясь, размышлял Слива, – у Мити такая же, у Волдыря. Но эта какая-то… женская, что ли. Занавесочки, половички, кремы на полочке. Лифчик вон сушится. Мужицких вещей не видать…»

– Здесь переночуем. Ты на полке́, тебе не привыкать. – Теперь водку разливал Митя, причем Сливе лил полный, по марусин поясок, стаканчик. – А я тут, в предбаннике, на лавочке. К утру стихнет, поедем домой. Не стал человека своего беспокоить, ни к чему тебя светить…

– Слушай, Иваныч, хватит мне водки, наверное. – Сливу от тепла разморило. – Не лезет она что-то.

– Давай-давай, для профилактики! – настаивал Митя.

– Да и льешь ты мне вдвое…

– Угодить хотел. – Митя радостно улыбался. – А ты в отказ! Давай за то, что выскочили, не черпанули.

– Ну ладно, – согласился Слива, – потом спать пойду.

«С чего он такой веселый? – вяло удивлялся Слива. – При его сноровке это баловство, а не шторм. Вымокли только да подмерзли. Всего-то делов… Но вот отец Ианнуарий со мной как с родным, аж стыдно. Будто и не крал я этой лодки, не предавал их всех! Хоть пойди да утопись…»

Вместо того чтобы радоваться земле, теплу и сытости, Слива все больше мрачнел. Оттого ли, что считал себя окончательным подлецом? А может, оттого, что ночевать приходится тут, а не у Волдыря «на спокое»? Но ведь и там баня, а тут она и чище, и пахнет шампунями! Или это от Митиной веселости? Чего радоваться-то? Не водке же? Слива чуял тревогу чужого места, подвох ситуации и какое-то несоответствие настроений. Или так противно просто потому, что Ианнуарий просил его терпеть и молиться, а он не может и не хочет? Все сразу смешалось в его голове и теперь грузит ее, как товарный вагон пыльными мешками. Но должен же быть выход?

Слива убрал в карман свой стаканчик и пошел спать. В парилке уложил на полок эмалированный таз, бросил на него полусырую фуфайку и лег на спину. Сапоги скидывать не стал: вдруг бежать? Высохнут и на ногах. Через минуту он уснул. Еще через минуту захрапел. Спустя малое время услыхал сквозь свой храп, как тоненько скрипнула дверь. «Митя ушел», – догадался он и проснулся, повернулся на бок и открыл глаза в темноту.

Снаружи озеро гудело прибоем, хоть ветер, стихая, уже не свистел. Стеклышко еле слышно, но нервно дребезжало в рассохшейся раме окошка, и не было видно ни зги. «До ветру, что ли? – сонно думал Слива. – Или кастрюлю отнести?» Митя не возвращался, и Слива окончательно проснулся. «К хозяйке этой бани он пошел, вот куда! – вдруг с горечью понял он. – То-то радостный такой!»

С каждой минутой Митиного отсутствия эта догадка крепла. Слива вдруг ясно вспомнил Любу и не поверил, что хозяйка бани может быть лучше ее. Пытаясь отогнать душные мысли, он все-таки четко представил себе на этом полке Любино тело, смуглое, горячее, с тугими бедрами. Вот она лежит на животе и морщится, охаживаемая Митиным веником, вот скручивает волосы в жгут, подставляя под него шею и плечи. Вот переворачивается на спину и, не открывая глаз, прячет соски ладонями и вытягивает ноги.

Хорошо, что сапоги не снял! Слива вышел на мостки в тельняшке, опустился на колени и стал горстями бросать в лицо ледяную воду. Немного полегчало. В разрывы облаков начала проглядывать луна, а местами даже звезды стеклянными крошками. Он тер кулаками глаза и стоял на ветру, пока не забила крупная дрожь, и только потом вернулся в баню.

Митя пришел через несколько минут, тихо прикрыл дверь и улегся на лавку в предбаннике. Вскоре захрапел. Слива до утра неподвижно лежал с открытыми глазами, бесконечно шептал Богородице и через два раза на третий представлял вместо Ее лица Любино. Пытался в мыслях оправдать Митю тем, что раньше он, Слива гнилая-червивая, и сам таким был. Да почему же был? Таким и остался, если не хуже! Что стало бы, если б Люба дала ему повод, улыбнулась бы как-то иначе? Естественно, он ничего не посмел бы, но в воображении нарисовал бы себе все и даже больше. Слива знал это, ненавидел себя, и от этого рос его гнев на Митю.

Перед рассветом ветер стих и храп прекратился.

– Подъем, разведка! – Митя дернул дверь в парилку. – Ехать надо!

Слива вышел навстречу уже одетый, даже не зевая, и Митя, коротко глянув на него, стер с лица улыбку:

– Славян, если спросят в деревне, не говори, что здесь ночевали. Скажи, что в монастыре шторм переждали, а? Есть ведь там какая-нибудь келья для паломников?

Слива кивнул.

– Ты тогда меня сразу, Дмитрий Иваныч, на скале оставь. Я сети покараулю.

– Ну как хошь. А чего вдруг?..

– А не могу я больше врать! Спросит меня Люба или даже Волдырь, где ночевали, придется врать, а я не хочу! Понимаешь? Не хочу!

– Ладно, ладно! Не пыли, пехота! Сиди в норе, коли врать не хочешь!

Митя застегнул комбинезон и резко толкнул дверь:

– Не может он, видите ли, Любке врать! Так и скажи, что нравится тебе моя Любка!

Отвязывая лодку, Слива тупо молчал, словно пропустил удар.

– И никому не объяснишь ведь ничего, – сквозь зубы, через силу заговорил Митя, – даже Волдырю! Вот и ты, Славян, подумал, что я к бабе бегал. А ты видел ту бабу? Это Зиночка, продавщица из магазина, маленькая, старенькая и смешная. Знаешь, что мы с ней делали? Она мне разные стишки читала, а я ее слушал, уши развесивши! Кому сказать, засмеют…