Несчастливой любви не бывает - Галина Артемьева

В их новом классе уже у всех были эти красненькие книжечки, символизирующие взрослость и возможность распоряжаться своей судьбой самостоятельно.

Наконец классная, которой надо было записать паспортные данные для аттестатов, посоветовала:

– Идите, оформляйте уже, сейчас даже раньше можно, а вам до шестнадцати – неделя.

Сфотографировались. Пришли в паспортный стол.

Паспортистка порылась в ящике, похожем на библиотечный каталог.

– Та-а-ак, дом 27, квартира 11. Дубинин Игорь Платоныч? Это кто вам будет? Отец? А чё ж он вас-то к себе не прописал? Вы небось у матери прописаны?

Девчонки ошарашенно молчали.

– Так что вот: паспорт получают по месту прописки. Или пусть он вас у себя быстренько пропишет – отцу без проблем, или уж езжайте, где прописаны, ясно? И одних фотографий мало. Надо еще свидетельства о рождении принести и такие вон квиточки оплатить в сберкассе.

– А свидетельства о рождении где брать? – взяв себя в руки, невозмутимо поинтересовалась Гуся.

– Вот артистки! С луны, что ли, свалились? – развеселилась чиновница. – Да дома брать. У родителей. Где все их документы лежат, там и ваши должны быть.

Сестры были сражены наповал. К такому поражению они не были готовы. Как это – он их не прописал? Где эти их свидетельства? Просить у него было выше их сил: кто его знает, какая вонь поднимется. Достаточно скандалов и пьяных воплей. Хотелось по-тихому исчезнуть из его дома, где даже несчастная бездомная кошка, пригретая ими, не смогла быть счастливой – сбежала после очередного побоища. Да, кошкам легко – ушла себе без документов, живет, как может, свобода. А им надо думать, думать. Странно, что они, каждый день наводящие порядок в их маленькой квартирке, ни разу не видели документов о собственном рождении.

Книжка на квартплату – в кухонном шкафчике, диплом и всякие удостоверения этого – в верхнем ящике письменного стола, в картонной папке. Больше ничего похожего на документы нет.

Еще раз посмотрели в ящиках, на всех полках, в старом его портфеле – напрасно. Да и противно было лезть в чужие вещи. Слишком хорошо помнился давний печальный жизненный урок, когда они, одни дома, играя в красавиц, разбили флакончик с мамиными любимыми духами. До чего же было стыдно и муторно видеть, как расстроилась мама, вернувшись, ужасно было слушать, когда она вроде как про себя повторяла: «Первые и последние в моей жизни французские духи».

– Нет, не последние, мы тебе еще много купим, когда вырастем, увидишь, – пообещала Гуся.

– Главное, больше никогда так не делайте, не трогайте чужих вещей ни под каким видом, ни за что. От этого получается только боль и стыд.

Они поклялись, и клятва эта прочно засела в их памяти.

Но теперь они должны, должны!

Так, Мышка, давай думать, где еще не посмотрели.

Да только в двух местах и не рылись: в маленьком стенном шкафчике в коридоре – не среди ботинок же зимних и не на полке с шапками документы окажутся – и еще в узком отсеке платяного шкафа в его комнате – там только и было, что его парадная форма и две коробки с ботинками. Этот сам занимался своим парадным мундиром, им строго-настрого запретил до него дотрагиваться. Еще давно им, маленьким, пробурчал:

– Вот тут у меня – видите что: ботинки и костюм. Больше ничего. Так что сюда носы свои не совать.

Можно подумать, очень им это надо!

Эх, не могло и там, конечно, быть ничего, как и в прихожке. Ну, глянуть разве для очистки совести?

Гуся встала на стул и принялась лениво ворошить ушанки, беретки на узкой полке.

Мыша безнадежно, с опаской открыла «парадный» отсек.

– Гуся, скорей сюда! Что тут?! – Сестра, едва не свалившись со стула, ринулась на дикий, страшный крик.

Мыша сидела на полу рядом с коробкой из-под громадных мужских ботинок, доверху наполненной какими-то бумагами. В руке ее трепыхался серый листок, от которого девочка, не выпуская его из рук, с ужасом отворачивалась.

– «Свидетельство о смерти», – прочитала вслух, ничего не понимая, Гуся, – «Дубинина Наталья Николаевна, 34 года… рак…»

Они нашли свою маму в этом пыльном картонном гробу. Нашли фотографии, с которых она счастливо и беззаботно улыбалась выросшим без нее дочкам, на которых она прижималась обеими щеками к их маленьким светлым головкам, на которых она, в невестинском наряде, держала за руку их красивого, не научившегося еще быть зверски-угрюмым отца.

Они нашли ее, вот она, рядом, даже дыхание ее, от которого шевелятся их мягкие волосы, можно услышать, даже поговорить с ней, без слов, глазами, пристально вглядываясь в черно-белый портрет…

Вот ее носовой платочек с чудом сохранившимся запахом тех самых, единственных в ее жизни, французских духов… Вот два ее золотых колечка – одно с красненьким, другое с голубеньким камушком. Вот диплом об окончании института, в который они как раз собрались поступать. Вот еще какой-то документ – «Свидетельство о праве на жилище», из которого они узнают, что им с мамой принадлежит однокомнатная квартира в Москве, в Трубниковском переулке, том самом, арбатском, куда их так сильно тянуло всегда (вот где они, видно, прописаны). Вот справка на желтой полупрозрачной бумаге, свидетельствующая, что Дубинина Н.Н. похоронена такого-то числа такого-то года на участке № 72 Востряковского кладбища. Вот два пакетика, на одном написано «Леночка», на другом «Оленька», с прядками их младенческих волосиков. Господи, сколько сокровищ! Целой жизни не хватит насладиться. Целой жизни не хватит оплакивать навсегда ушедшую от них маму, чьей душе они не давали успокоиться, упрямо молясь «за здравие».

И свидетельства о рождении найдены, и две связки ключей. Неужели от их родного дома? И толстый конверт с надписью «Моим ненаглядным девочкам» – мамочкино прощальное письмо.

И только одно вряд ли суждено им будет найти за всю оставшуюся жизнь – нигде, никогда не найдут они ответ на вопрос, почему, за что мучил их отец все эти годы, за что проклинал угасшую жизнь матери, чего не мог им простить?

А впрочем, кто знает, может быть, в какой-нибудь умной Гусиной книжке уже про это написано?..

Эх, грабли, грабли! Нельзя на вас наступать больше одного раза. Это в идеале. Реальность почему-то обожает повторения. Наверное, чтобы дошло окончательно и бесповоротно. Первый раз – это случайное попадание. Второй – намек на то, что лоб надо бы поберечь, раз грабли никуда не деваются. А третий? Это уже диагноз. Или – катастрофа. Тут уж полагается понять, что ходишь по кругу, если все время возвращаешься к скромному орудию сельхозтруда, которое, не таясь, поджидает тебя посреди дороги и метко бьет. В который раз по одному и тому же месту.

И что же делать? Неужели так и продолжится? Неужели весь жизненный маршрут имеет только одну веху: грабли? Причем одни и те же…