Конформист - Альберто Моравиа

— Нет, вас просит кто-то другой.

Он опять снял трубку. Сразу же грубый, добродушный и радостный голос прокричал ему в ухо:

— Это доктор Клеричи?

Марчелло узнал голос агента Орландо и спокойно ответил:

— Да, это я.

— Хорошо доехали, доктор?

— Да, прекрасно.

— Как себя чувствует синьора?

— Великолепно.

— А как вам Париж?

Я еще не выходил из гостиницы, — ответил Марчелло, теряя терпение из-за подобной фамильярности.

Увидите… Париж есть Париж… Итак, доктор, встретимся?

— Конечно, Орландо. Скажите мне где?

Вы не знаете Парижа, доктор… я вам назначу свидание в месте, которое легко найти… в кафе, которое выходит на угол площади Мадлен. Не ошибетесь, оно слева, если идти по Rue Royale… там все столики выставлены наружу… но я буду ждать вас внутри… внутри никого не будет.

— Хорошо… в котором часу?

— Я уже в кафе… но я подожду, сколько нужно.

— Через полчаса.

— Замечательно, доктор… через полчаса.

Марчелло вышел из кабины и направился к лифту. Когда он входил в лифт, то в третий раз услышал, как тот же служитель выкликает его имя, и на сей раз действительно удивился. Он почти понадеялся на сверхъестественное вмешательство, на то, что голос оракула, воспользовавшись рожком черной эбонитовой трубки, произнесет слова, которые окажутся решающими для его жизни. С замиранием сердца он вернулся обратно и в третий раз вошел в кабину.

Это ты, Марчелло? — спросил ласковый томный голос жены.

Ах, это ты! — невольно воскликнул он, сам не зная, не то с разочарованием, не то с облегчением.

— Да, разумеется… а ты думал кто?

— Никто… просто я ждал телефонного звонка…

Что ты делаешь? — спросила она, и голос ее задрожал от сокрушительной нежности.

Ничего… как раз хотел подняться, чтобы предупредить тебя, что ухожу и буду через час.

Нет, не поднимайся… я собираюсь принять ванну… я буду ждать тебя через час в холле гостиницы.

— Лучше через полтора часа.

Через полтора часа, ладно, но не опаздывай, прошу тебя.

Я сказал так, чтобы не заставлять тебя ждать, увидишь, я вернусь через час. Она спросила торопливо, словно боясь, что Марчелло уйдет:

— Ты меня любишь?

— Ну, разумеется, почему ты спрашиваешь?

Так… если б ты сейчас был рядом со мной, ты бы меня поцеловал?

— Конечно… хочешь, я поднимусь?

— Нет-нет, не надо… скажи мне…

— Что?

— Скажи, я понравилась тебе сегодня ночью?

— Что за вопросы, Джулия! — слегка стыдясь, воскликнул он.

Она тут же добавила:

Прости меня… я сама не знаю, что говорю… значит, ты меня любишь?

— Я уже сказал тебе: да.

Прости меня… значит, договорились, жду тебя через полтора часа, до свиданья, любовь моя…

На сей раз, подумал он, вешая трубку, ему не от кого было ждать телефонного звонка. Он подошел к выходу и, толкнув вертящуюся дверь из стекла и красного дерева, вышел на улицу.

Гостиница выходила на набережную Сены. Выходя, он застыл на мгновение на пороге, очарованный веселым зрелищем города и безмятежного дня. Насколько хватало глаз, вдоль парапета вздымали свою пышную крону высокие деревья, сверкая весенней листвой. Это были деревья, которых он не знал: возможно, конские каштаны. Стоял чудный день, и солнце сияло на листьях, отражаясь в яркой, блестящей, улыбающейся зелени. На выстроившихся вдоль парапета лотках букинистов лежали кучи старых книг и кипы гравюр. Люди спокойно, не спеша прогуливались вдоль лотков, под деревьями, в капризном чередовании солнца и тени, совершая воскресную прогулку.

Марчелло пересек улицу и облокотился о парапет между двумя лотками. На другом берегу реки виднелись серые здания с мансардами под крышей, дальше две башни Нотр-Дам, еще дальше шпили других церквей, силуэты домов, крыш, коньков на них. Он заметил, что небо было бледнее и просторнее, чем в Италии, от него словно отражались звуки огромного, копошащегося города, раскинувшегося под его сводами. Марчелло перевел взгляд на реку: зажатая в наклонные каменные стенки чистых набережных, в этом месте она казалась каналом. Грязная, тяжелая вода мутно-зеленого цвета искрящимися водоворотами вихрилась вокруг белых пилонов ближайшего моста. Черно-желтая баржа быстро, не поднимая пены, скользила по этой плотной воде. Труба, стремительно пыхтя, выплевывала дым, на носу стояли двое мужчин, разговаривавших между собой, один в голубой рабочей блузе, другой — в белой спортивной майке. Жирный нахальный воробей уселся на парапет рядом с рукой Марчелло, защебетал оживленно, словно хотел что-то сказать ему, а затем полетел в направлении моста. Худой, плохо одетый юноша, вероятно студент, в берете и с книгой под мышкой, привлек внимание Марчелло: он шел не торопясь, то и дело останавливаясь, чтобы взглянуть на книги и гравюры. Наблюдая за молодым человеком, Марчелло поразился собственной свободе, несмотря на все гнетущие его обязательства: он мог бы быть этим юношей, и тогда река, небо, Сена, деревья, весь Париж имели бы для него другой смысл. В ту же минуту он увидел, как подкатило свободное такси, и остановил его жестом, которому сам изумился: мгновение тому назад он и не собирался этого делать. Марчелло сел в такси, назвав адрес кафе, где его ждал Орландо.

Откинувшись на подушки, он смотрел на парижские улицы. Марчелло отметил веселость города, старого, серого и, несмотря на это, улыбающегося и чарующего, полного умной прелести, которая вместе с порывами ветра словно вливалась в окно машины. Стоявшие на перекрестках полицейские непонятно почему нравились ему: они показались Марчелло элегантными — тонконогие, в круглых жестких кепи и коротких пелеринах. Один из них подошел к машине, чтобы что-то сказать шоферу, — энергичный, бледный блондин, в зубах у него был зажат свисток, в руке — белая палка, направленная назад, чтобы остановить движение. Марчелло нравились высокие каштаны, вздымавшие ветви к сверкающим окнам старых серых фасадов, ему нравились старинные вывески магазинов с надписями, сделанными белыми буквами на коричневом или бордовом фоне, нравилась даже некрасивая форма такси и автобусов — их приземистый передок был похож на опущенную морду бегущей и обнюхивающей землю собаки. Такси, ненадолго остановившись, проехало мимо здания в неоклассическом стиле — Национального собрания, въехало на мост и на большой скорости устремилось к обелиску на площади Согласия. Итак, думал он, глядя на огромную площадь, замкнутую в глубине рядами колонн, выстроившихся, словно полки солдат на параде, это и есть столица Франции, которую надо разрушить. Теперь ему казалось, что он уже давно любит простиравшийся перед его глазами город, что он полюбил его задолго до того, как впервые попал сюда. И между тем именно восхищение величественной, изящной и радостной красотой города убеждало его в мрачной необходимости выполнить взятый на себя долг. Марчелло подумал, что, будь Париж не так красив, он, быть может, сумел бы от этого долга уклониться, сумел бы бежать, освободиться от своей судьбы. Но красота города, подобно многим отталкивающим чертам того дела, за которое он боролся, только укрепляла Марчелло во взятой на себя враждебной, негативной роли. Думая об этом, он заметил, что пытается объяснить себе самому нелепость собственного положения. Он понял, что объясняет свою ситуацию именно так потому, что других объяснений не существовало, а значит, не было возможности примириться с ней свободно и сознательно.