Гардемарины. Канцлер - Нина Соротокина

У Екатерины был безусловный талант в том, что она умела находить талантливых людей, умела их любить, дружить с ними, наградить и обласкать и знала, как заставить их работать на себя и Россию, потому столь славная плеяда бронзовых мужей украшает в Петербурге памятник, прозванный «Колокольчиком».

Мнение о Елизавете во многом формируют дневники Екатерины… Она старается в них быть честной, но помимо сознательного желания обелить себя всегда и во всем, в оценке Елизаветы постоянно присутствует благородное ханжество, название которому — идея просвещения. Тогда вполне искренне считали, что путь к счастью человечества лежит через грамотность и чтение. Екатерина только и делала, что читала, на среднем пальце ее образовалось несмываемое чернильное пятно — писала прозу, драмы, письма, указы, наказы, любовные цидульки… Все эпистолярное наследие Елизаветы, это десяток записок, короткие пометки на полях документов и недописанные подписи под ними: лень ставить полное имя, и она ограничивалась пятью первыми буквами. Еще куча счетов от ювелирщиков, башмачников, портных, парикмахеров, мебельщиков и прочая, прочая… Ну не читала она книг, не чи-та-ла! А при ком народу лучше жилось на Руси? Понятно, при Елизавете. Екатерина со снисходительностью и пренебрежением пишет в своих дневниках: «Императрица Елизавета имела от природы много ума, она была всегда весела и до крайности любила удовольствия, я думаю, что от природы у нее было доброе сердце… я думаю, что ее физическая красота и врожденная лень очень испортили ее природный характер… Ее каждодневные занятия сделались сплошной цепью капризов, ханжества и распущенности, а так как она не имела ни одного твердого принципа и не была занята ни одним серьезным и солидным делом, то при ее большом уме она впала в такую скуку, что в последние годы жизни она не могла найти лучшего средства, чтобы развлечься, как спать сколько могла; остальное время женщина, специально для этого приставленная, рассказывала ей сказки».

Не будем говорить о том, кто был представлен к образованной Екатерине и как ее развлекали. Для Елизаветы сказки это что-то вроде нашего телевизора — мозг занят, удовольствие или, как теперь говорят, кайф — присутствует. Но не будем иронично относиться к слушанию сказок, это ведь сироп народной мудрости. Екатерина не знала тогда о неграмотной, зачастую пьяненькой крестьянке Арине Родионовне, которая сказками проторила путь величайшему мужу на земле — Пушкину Александру Сергеевичу.

Вернемся в 1757 год. Екатерина ждала известий из Царского день, второй и, наконец, третий. Ветер не доносил до нее давно ожидаемого слова «агония», и она решилась, на свой страх и риск, ехать в Царское без приглашения. Главное — отдать мужу руководство к действию, те самые семнадцать пунктов, которые она сочинила и переписала собственной рукой. Без руководства он наделает глупостей, а Россия страна случайностей, в ней надо держать ухо востро.

Бумагу с пунктами она положила в лиф и прикрыла их косынкой. Больше всего она боялась, что, пронюхав о том, куда она едет, за ней увяжется Александр Шувалов, который появился вдруг во дворце и пошел бродить по анфиладам комнат. Мрачный, недовольный и раздражительный.

Выехали очень рано, потому-то Екатерине удалось отправиться в путь только в сопровождении Владиславовой. Уже сентябрь был на исходе. Воздух был чист и хрустален, деревья желты и прекрасны, дороги отвратительны.

До Царского оставалось верст пять, когда на горизонте возникла кавалькада всадников. Пересекая наискось поле, они летели в ее сторону — к тракту. У Екатерины отчаянно застучало сердце — неужели свершилось? Неужели конец унижениям, зависимости, бедности?

Лошади летели, как птицы, впереди неслись собаки, они стелились по земле, почти не касаясь ее ногами. Гончие, борзые? При чем здесь собаки? Да это охота, всего лишь охота…

Кони сами собой замедлили бег. Ком рыжей глины из-под копыт английского жеребца шмякнулся о стенку кареты. Екатерина открыла дверцу.

— Какого черта? — крикнул сидящий на лошади Петр, он был возбужден до крайности, красен, весел и пьян. — Чего вы сюда притащились? Вас там никто не ждет! Поворачивайте назад!

— Как здоровье Их Величества? — спросила Екатерина, изо всех сил стараясь скрыть гнев и выглядеть спокойной.

— Она никогда не умрет! — крикнул Петр удалым голосом, нельзя было понять, чего было больше в этом восклицании — разочарования или радости, что его оставили в покое.

— Ваше высочество, я привезла вам руководство в письменном виде… Мы с вами о нем говорили, — она поспешно расстегнула лиф, нащупала двумя пальцами бумагу.

Но Петр даже не посмотрел в ее сторону. Он привстал на стременах, всматриваясь в конец утыканного скирдами поля, потом страшно закричал: «ату его, ату!», плюхнулся в седло и вонзил шпоры в потные бока лошади. Та заржала, сделала свечку и помчалась по стерне за неразличимым отсюда зайцем, а может быть, волком… какая разница.

Екатерина привалилась к стенке кареты, ноги вдруг стали ватными. Она понимала, что мужу нельзя доверять, потому что он просто дурак и пьяница. Как бы ни тяжело было состояние Елизаветы, его могли сознательно выставить со двора, чтобы не вертелся под ногами. Все так, так… Но тут же Екатерина со всей очевидностью поняла, что придуманный или подсмотренный Вильямсом сюжет не состоялся. Запозднилась государыня со смертью, видать, будет жить… Судьба опять обманула великую княгиню…

К радости Мелитрисы, двор, наконец, тронулся из Царского Села в Петербург. Она не предполагала, что это такое значительное, хлопотливое и библейски многолюдное действо, словно целый народ вдруг поднялся с обжитых мест и двинулся на поиски земли обетованной. Кареты с точеными стеклами, золотой бахромой и огромными, в красный и золотой цвет крашенными колесами стояли у главного входа. Цуг коней, украшенных кокардами и бантами, рослые, громкие, деловые гайдуки, кучера в огромных треугольных шляпах, все как один усатые, краснощекие, толстозадые — значительные, и тут же тоненькие и голенастые, странно одетые фигурки с бантами на локтях и шапочками с кистями. Мелитриса решила, что это пажи, но оказалось — скороходы, все это ходило, говорило, смеялось, ругалось. Далее стояли экипажи попроще, но и они являли собой богатую картину. На заднем дворе грузили на телеги сундуки, мебель, зеркала, упаковывали в ящики посуду.

— Это еще что, — сказала Верочка Олсуфьева, посмеиваясь над восторженной оторопью Мелитрисы. — Здесь ехать-то всего сорок верст. А вот когда двор в Москву переезжал… Светопреставление! — и чужим тоном, явно услышала где-то в конторе, добавила: — За государыней ехало 80 000 человек на 20 000 подводах, вот…

— Ну, уж так и восемьдесят, — усомнилась Мелитриса.

— А я тебе говорю! Переезжал двор, а с ним едут Сенат, Синод, военная коллегия, почта, казначейство, иностранная коллегия и прочая! А сейчас едут-то службы дворца. И не побоялись за здоровье государыни. — Верочка вдруг захлопнула свой большой рот, ей показалось, что к ним прислушиваются.

— А что здоровье? — не поняла Мелитриса.