Хроники Нордланда. Пепел розы - Н. Свидрицкая

пальцами, еще замотанными пропитанными мазью бинтами, потянул ворот ее рубашки в разные стороны, задним числом вдруг сообразив, что девушка приходит ухаживать за ним именно в ней, и понимая теперь, почему. От понимания этого стало так приятно! Забавно немножко, тепло и странно так. Кожа у Зяблика была нежная, белая, даже на вид мягкая и тонкая, с редкими матовыми веснушками. Даже на груди. Как ему стало жаль, что он не может ощутить ее мягкость и нежность!.. Хотя… почему не может?.. Вепрь прижался к ее груди лицом и губами, глубоко вздохнул, втягивая в себя ее запах, запах женщины, без которого так ему было хреново в последнее время! Пальцы Зяблика зарылись в волосы на его затылке, ласково, даже не всколыхнув присмиревшую боль. И ее прерывистый вздох показался таким возбуждающим! Никогда ему девок не понять… Но это и не важно. Теперь уже – совершенно не важно! Они и без этого как-то справились.

Тишина, наступившая в саду, когда отстрелялся фейерверк и гости разошлись, казалась волшебной. Голоса откуда-то издалека, из-за внутренних стен, звучали приглушенно, сливаясь с лепетом воды и пением цикад, красиво и таинственно, словно волшебная музыка. Луна, низкая, огромная, заливала все вокруг своим нереальным светом, затмевая эльфийские фонарики. Эльфийский квартал все еще праздновал, и там, шипя, рассыпались в небе гроздья летучих огней. Алиса сидела в саду, притихшая, печальная. Луна и волшебство Великой Ночи зажгли ее кровь, но в сердце были смятение и боль. Гэбриэл, ее Гэбриэл, страдал, и она была причиной его страданий! Он никогда ее не бросит, не разорвет помолвку, он слишком благородный для этого… Но разве она, Алиса, сможет радоваться рядом с ним, зная, как он несчастен?.. Стать ему обузой, орудием его казни – этого ли она хотела для счастья?.. Знать, что он жалеет ее – как это было унизительно! «Он не сможет ничего сделать, он не такой. – Сказала она себе, и слезы навернулись на глаза. – Значит, должна я. Я должна исчезнуть… Оставить его… Чтобы он был… счастлив!». – И зарыдала, прижав кулачки к груди. Как это было больно! И несправедливо, и мучительно, и почти невозможно… Но мучить его Алиса тоже не могла. Если он так любит свою… Длинную, – то пусть… Насильно полюбить нельзя! А ей никогда не будет плохо в лесу. Где-нибудь в глубине Элодисского леса, среди цветов, пчел и птиц, она научится быть – нет, не счастливой, но – довольной. И спокойной. Да, научится. И будет всегда помнить и любить самого прекрасного, самого благородного и достойного мужчину и рыцаря в мире! И со временем, – уговаривала себя Алиса, – она даже научится порой приходить невидимо для них сюда, в Пойму Ригины, чтобы здесь все цвело и благоденствовало, для него одного, потому, что в ее сердце любовь никогда не угаснет.

А еще, – поняла она, – она родит девочку от него. И тогда их любовь станет вечной, а она, Алиса, никогда не будет одна.

Прикрыла глаза, унимая слезы, почувствовав, что он пришел. Как эльф, Гэбриэл ходил неслышно, даже шелест травы не выдавал его присутствие. Присел рядом прямо в траву, взял и сжал ее кулачки, притянул к себе, поцеловал:

– Солнышко.

– Сейчас. – Прошептала Алиса, не открывая глаз. – Сейчас… Я соберусь с силами и все тебе скажу. Подожди… и не перебивай, пожалуйста!

Они помолчали, слушая музыку ночи. Потом Алиса, глубоко вздохнув, заговорила:

– Гэбриэл, я знаю, что ты полюбил меня потому, что я была одинокой, беззащитной и трогательной, и сердце твое дрогнуло. И ты спасал меня, а не… ЕЕ, потому, что она сильная, и смогла там выжить, а я бы – нет. Ты тогда пожертвовал собой и пошел на смерть, чтобы спаслись я и Иво, и я это помню. Сегодня мой черед. Я должна в свою очередь тебя спасти, чем-то пожертвовав. Не спорь, не удерживай меня, не надо! Ты в глубине души сам знаешь, что так лучше! Сейчас настал такой момент, что ты вот-вот начнешь лгать мне, а это убьет тебя, ведь господин Кину тебя предупреждал. Я не могу этого допустить! Я слишком сильно… я… – Губы ее искривились, Алиса зажмурилась сильнее, – я не допущу этого! – И расплакалась. Повисла тишина. Гэбриэл смотрел на свое несчастное плачущее Солнышко, и ему хотелось самому смеяться и плакать. Какая же она у него была чудесная! При всей ее вредности, и вздорности, и порой невыносимости, – какая же милая, и чудесная!

– Ладно. – Сказал, не отпуская ее рук. – Ты сказала, я не перебивал. Теперь ты не перебивай. Идет?.. Ты очень красивая, Алиса, нет – ты прекрасная, но и Мария прекрасная тоже. Ты любишь меня таким, как есть, ты знаешь мое прошлое, видела меня таким подонком, что вспомнить тошно, и простила, и полюбила… Но Мария – тоже. Она тоже все обо мне знает, и тоже прощает. Ты вредная, ревнивая, злишься из-за всякой ерунды, скандалы мне учиняешь, а она – нет… – Алиса вся задрожала при этих его словах и дернула руки, но Гэбриэл не отпустил. – И тут она держит фору перед тобой, что есть, то есть. И если бы я любил ЗА ЧТО-ТО, Солнышко, если бы сравнивал и приценивался, как к покупке в лавке, базара нет, я ее бы выбрал. Не буду сейчас перечислять, что еще у нее лучше, потому, что это – фигня. Я тебя полюбил, когда был пацаном и ножки тебе мыл в ручье. И потом, не узнал, но полюбил опять, как только увидел, потому, что это Судьба наша, Солнышко мое. Ты для меня, как Северин проповедует, моя плоть и кровь, я каждую царапинку на твоей руке замечаю, каждый пальчик на твоей ножке готов целовать, и ни фига мне от этого не стремно, потому, что ты – моя. Ты – ну… как сказать-то?.. Ты во мне, убери тебя, и от меня половина останется, и то в лучшем случае. Я как калека буду какой-то. А сейчас что… Ну… Стремно нам всем сейчас. Гарет любит Марию, – тут Алиса распахнула глаза и даже дышать перестала, – Мария от меня родит скоро, мне стремно, ему тошно… И оба мы боимся ее напугать и расстроить. Вот тут меня и накрыло то, что я в Садах Мечты творил, для судьбы одной невиновности мало… да и не был я невинной овечкой. Я виноват. Перед Марией, перед братом, перед нашим ребенком, перед тобой… И что делать, я не знаю. Помоги мне, Солнышко, пожалуйста. Я знаю, что