Год смерти Рикардо Рейса - Жозе Сарамаго

Жизнь наша полна контрастов. В те дни, когда разнесласьвесть об аресте Луиса Карлоса Престеса[36] — будем надеяться, что РикардоРейса не станут больше тягать в известное ведомство, выспрашивать, не знал лион его в бытность свою в Бразилии хотя бы в качестве пациента — в те дни, когдаГермания денонсировала локарнский пакт и оккупировала Рейнскую область, то естьиными словами — как ни болела, а померла, в те дни, когда в Санта-Кларесостоялось торжественное открытие водоразборной колонки, прошедшее при большомстечении и неистовом ликовании публики, до сей поры вынужденной набирать водуиз пожарных гидрантов, и славный вышел праздник: под гром рукоплесканий ираскаты протяжного «ура!» двое невинных детишек — мальчик и девочка — наполнилидва кувшина водой, б-благородный народ, б-бессмертный народ, в те дни, когдаприбыл в Лиссабон знаменитый румын по имени Маноилеску, заявивший по приезде: Впределы вашей страны меня привела новая идеология, распространяющаяся в ней внастоящее время и вселившая в мою душу одновременно уважение ученика исвященный восторг верующего, в те дни, когда Черчилль в своей речи назвалГерманию единственной в Европе страной, которая не опасается войны, в те дни,когда была объявлена вне закона и распущена партия под названием «ИспанскаяФаланга» и арестован ее руководитель Хосе Антонио Примо де Ривера, в те дни,когда вышел в свет «Феномен отчаяния» Кьеркегора, в те, наконец, дни, когдасостоялась в «Тиволи» премьера фильма «Бозамбо», где демонстрировалисьдостойные всяческих похвал усилия белого человека по вытравлению из дикихнародов ужасного духа воинственности, так вот, в эти самые дни Рикардо Рейсничем, кроме поисков прибежища и обиталища, не занимался. Он уже близок котчаянию и без прежнего жара листает страницы газет, сообщающие совсем не то,что ему надо — о кончине Венизелоса, о том, что, по словам морского министраОртинса де Бетанкура, интернационалист не может быть военным да и вообщепортугальцем, о вчерашнем дожде, о том, что в Испании нарастает красная волна,о том, что за семь с половиной эскудо можно приобрести «Письма португальской монахини»[37], а вот где найти дом, который бы его устроил, — ни слова. Несмотря наблагожелательность Сальвадора, атмосфера в «Брагансе» такая, что дышатьрешительно нечем, стало быть, надо съезжать, тем более, что, покинув отель, онне потеряет Лидию, она ему это обещала, гарантировав тем самым удовлетворениеизвестных потребностей. О Фернандо Пессоа он почти не вспоминает, и образ егоне то чтобы изгладился, а скорее — выцвел и потускнел, как портрет на яркомсвету, как матерчатые цветы на погребальном венке, блекнущие день ото дня, онведь сам сказал тогда: Девять месяцев, да, пожалуй, и это — много. ФернандоПессоа не появляется больше — по прихоти ли, из-за дурного расположения духа, сдосады или же потому, что ему, покойнику, надо выполнять обязанности,налагаемые этим статусом, впрочем, это всего лишь предположение — что дано намзнать о потусторонней жизни, а Рикардо Рейс, который имел возможностьпорасспросить об этом, шансом своим не воспользовался, даже и не вспомнил, ибовсе мы — живые, жестокосердые себялюбцы, черствые эгоисты. Проходят монотонныепепельно-серые дни, прогнозы сулят наводнения в провинции Рибатежо, гибельныеразливы рек, уносящие на стремнину скотину и живность, рушащие дома ивтаптывающие их в грязь, на которой некогда были они возведены, затопляющиепосевы, оставляющие над неимоверным пространством воды, покрывшей поля, лишькруглые кроны плакучих ив, всклокоченные макушки ясеней и черных тополей, а наверхних ветвях, словно для того, чтобы потом, когда спадет вода, всякий, не верясвоим глазам, мог сказать: Вон докуда доходило, застрянут высохшие травинки.Рикардо Рейс не принадлежащий к числу жертв или очевидцев этих катастроф,читает газеты, разглядывает фотографии под заголовком «Образы трагедии», и емутрудно поверить в терпеливую жестокость высших сил — ведь в их распоряжениистолько способов отправить нас на тот свет, а они со сладострастием избираютогонь и железо или эту вот прорву воды. Да, не обладай мы даром читать в душахчеловеческих, то, глядя на этого господина, так уютно расположившегося сгазетой на диване в согретой калорифером гостиной, нипочем бы не поверили,каким горестным размышлениям он предается, как сочувствует несчастью ближнего —куда уж ближе: всего пятьдесят, ну, от силы восемьдесят километров отсюда — какуюпечальную думает он думу о жестокости небес и о равнодушии богов, ибо все этоодно, абсолютно одно и то же — покуда я слушаю, как Сальвадор посылает Пиментув табачную лавочку за испанскими газетами, покуда различаю на лестнице шагиЛидии, — я узнаю их уже издали — поднимающейся на второй этаж, и все этоотвлекает меня, но вот я вновь берусь за объявления, чтению коих предаюсь впоследнее время как одержимый, вот раздел «Сдается в аренду», и я незаметновожу по строчкам указательным пальцем, незаметно — чтобы Сальвадор не заметил ине заподозрил чего-нибудь, и вдруг натыкаюсь на: Санта-Катарина, полностьюобставленная квартира, стоимость амортизации мебели включена в арендную плату,и перед глазами у меня четко, как на фотоснимках, запечатлевших разрушительныйпаводок, возникает этот самый дом, да, в тот вечер, когда я виделся сМарсендой, там на втором этаже висело какое-то объявление, как же я могупозабыть, сейчас же туда пойду, тихо, тихо, без суеты и спешки, это будетвполне естественно — дочитал «Диарио де Нотисиас», аккуратно сложу ее, какой еевзял, такой и оставлю, я не из тех нерях, что бросают на столе развернутуюгазету, и теперь поднимаюсь на ноги, говорю Сальвадору: Пройдусь немного, дождьвроде унялся, а какое бы не слишком банальное объяснение представить, еслипотребуют? — и, обдумывая все это, понимает Рикардо Рейс, что как-то странносложились у него отношения с отелем «Браганса» или с Сальвадором, что попал онпочему-то в зависимость от них, и вновь чувствует себя воспитанником иезуитскогоколлежа, преступающим правила, нарушающим дисциплину лишь по той единственнойпричине, что существуют правила и дисциплина — да нет, пожалуй, даже хуже,потому что сейчас у него не хватает смелости сказать: Вот что, любезный, я идусмотреть квартиру, подойдет — перееду из вашего отеля, осточертели мне и вы, иПимента, да и все вообще, разумеется, кроме Лидии, которая заслуживает инойучасти. Ничего подобного он не сказал, а сказал, словно прощенья просил: Досвиданья — а смелость, заметим, проявляется не только на поле битвы или привиде ножа, готового пропороть твое сжавшееся нутро: у иных людей там, гдеполагается быть смелости, дрожит нечто студенистое, но они, впрочем, в этом невиноваты, такими уж уродились.

Через несколько минут Рикардо Рейс был наАлто-де-Санта-Катарина. Двое стариков сидели па той же скамейке, что и впрошлый раз, смотрели на реку, при звуке шагов они обернулись, и один сказалдругому: Вон тот самый, что был здесь три недели назад, и ему не понадобилосьдобавлять подробности, потому что второй тоже припомнил: Ну да, с барышней, и,хотя великое множество других мужчин и женщин приходило сюда или проходиломимо, старики, однако, знают, что говорят, ошибочно суждение, будто в старостипамять слабеет, и лишь давние события остаются в ней, постепенно всплывая, каклиства — на поверхность спадающей высокой воды, нет, бывает в старости памятьужасная, память о последних днях, запечатлевшая самый конечный образ мира,самый крайний миг бытия: Вот как все было, когда я ушел, и, ей-богу, не знаю,останется ли это таким, говорят старики, оказавшись на другом берегу, те жеслова произнесут и эти двое, хотя для них сегодняшние впечатления — еще непоследние. Бумажка на дверях сдававшегося в наем дома сообщала, что желающиеосмотреть помещение благоволят обращаться к поверенному и указывался адрес,время еще было, и Рикардо Рейс, сбежав на Кальярис, взял такси, приехал наБайшу и вскоре вернулся в сопровождении тучного человека: Да, сеньор, ключи уменя, они поднялись наверх, вот, смотрите, просторная, вместительная, длямногочисленного семейства, мебель красного дерева, широкая кровать, высокийшкаф, столовый гарнитур целиком, сами видите — буфет, поставец, для посуды илибелье хранить, это уж кто как хочет, стол обеденный, а вот это кабинет, обставленныйвитым и будто дрожащим черным деревом, письменный стол в углу был наподобиебильярдного затянут зеленым сукном, кухня, ванная, примитивная, но приемлемая,плохо было то, что вся мебель была пустой и голой — ни тарелки, ни салфетки, нипростынки. Здесь раньше жила дама уже сильно в годах, вдова, теперь переехала кдетям и все вывезла, дом сдается с одной только мебелью. Рикардо Рейс подошел кне завешенному шторой окну, увидел пальмы, Адамастора, стариков на скамейке, ачуть подальше — мутную от глины воду реки, военные корабли, развернутые носом кберегу, потому что неизвестно, будет ли вода спадать или подниматься, но мы-то,если задержимся здесь, это узнаем: И сколько же вы хотите? и уже меньше чемчерез полчаса умеренного торга соглашение было достигнуто, толстяк убедился,что имеет дело с человеком порядочным и основательным: Завтра вам придетсянаведаться ко мне в контору, мы подпишем договор аренды, и, глядите, сеньордоктор, ключ отдаю вам, вы теперь здесь хозяин. Рикардо Рейс поблагодарил, спросил,может ли он оставить задаток, и толстяк тотчас выдал ему временную расписку —присел к письменному столу, вытащил вечную ручку, украшенную золотымистилизованными листочками и веточками, и в тишине некоторое время слышалисьтолько скрип пера по бумаге да тяжелое, с астматическим присвистом дыханиетолстяка: Вот, извольте, нет-нет, пожалуйста, не беспокойтесь, я возьму такси,я же понимаю, что вам хочется побыть здесь еще, прочувствовать новое жилье,освоиться, так сказать, в своих владениях, это в порядке вещей, человек любитдом, та дама, что жила здесь прежде, так плакала, бедняжка, когда переезжала,никто не мог ее утешить, да что ж поделаешь, так жизнь складывается — вдовство,болезни, что должно быть, то и должно быть, и, значит, завтра я вас жду.Оставшись один, Рикардо Рейс с ключом в руке еще раз прошелся по комнатам — онни о чем не думал, а только смотрел, а потом остановился у окна: корабли,развернувшись по течению, стояли теперь параллельно берегу, безобманный признактого, что начался отлив. Старики, как и прежде, сидели на скамейке.