Акулы во дни спасателей - Каваи Стронг Уошберн

Женщина в соседнем кресле за весь полет не встала ни разу. Хоулейшая из хоуле: странная белая кофта, обтягивающие штаны цвета хаки, грудь морщинистая, вся в конопушках, курносая как я не знаю кто, выговор будто она с фермы или типа того. Ясное дело, под гавайским солнцем сгорит до красна и будет пить май тай[120] в каком-нибудь дурацком барчике на пляже Вайкики.

Женщина замечает, что я на нее гляжу.

— Мы тут впервые, — говорит она.

— Ни за что бы не подумал, — говорю я.

— Вы рады, что летите домой? — спрашивает она.

— Конечно, — говорю я.

— У меня к вам вопрос, — говорит она, поворачивается, смотрит на меня в упор и два раза моргает. — Вы играете в баскетбол?

Этот вопрос. Каждый раз.

Сигнал предупреждает, что идем на посадку. Мы откидываемся на спинки кресел. Самолет с ревом режет воздух, наклоняется и пикирует к земле.

* * *

В аэропорту меня встречает дядя Кимо с усталым и замкнутым лицом, будто мы на похороны собрались. Мы швыряем мою сумку в кабину пикапа и едем домой к дяде. Большой остров пуст: фонари не горят, дорога узкая, мы поднимаемся на холм, на склонах обширные пустые пространства между которыми горстки огней городов. Дядя Кимо ставит Боба Марли, мы едем вперед, окна приоткрыты на щелочку, мы молчим, остров выпрыгивает на нас в свете фар.

Потом дядя Кимо убавляет звук и начинает рассказывать про Ноа, вроде бы тот вернулся домой в Калихи весь измученый, как был тогда по телефону, у него в скорой умерла беременая пациентка. Я так понял, пока Ноа был на Оаху с мамой и папой, увидел что-то такое от чего решил вернуться на Большой остров. А когда вернулся не поехал проведать дядю Кимо и вообще никого из охана[121]; что именно произошло не знает никто. Известно только что он отсутствовал слишком много дней и не звонил, и мама в конце концов обратилась в полицию.

С тех пор его ищут по всем долинам. Засада в том что ни в Вайпио ни даже в Вайману, которая за ней, его не нашли, то есть он забрался дальше Вайману, а это плохо, там не пройти. Дорога все хуже и хуже, полно диких животных, незаметных обрывов и заросших тупиковых троп, его ищут уже три дня, стараются как можно быстрее проверять каждую долину, в Вайману летают на “Зодиаках”[122], на вертолетах, подключены отряды спасателей из округа и все такое.

Дядя Кимо говорит то, что все равно рад меня видеть, он и забыл какой я оказывается высокий. Потом прибавляет звук радио и глядит на дорогу перед собой. Играет регги о бездонных ямах о перепадах давления и подъемах. Меня осеняет: на острове типа Ямайки наверняка разбираются в жизни получше большинства жителей нашей страны. Я все думаю о нашем с Ноа разговоре по телефону, никак не могу забыть, наши голоса и скрытый смысл, а дядя ведет машину.

* * *

— Рад тебя снова видеть, — говорит папа, когда мы приезжаем к дяде домой. Папа на несколько часов вернулся из долины. В темноте там не нащупать обеими руками собственную задницу, тем более что луна почти всегда закрыта облаками. Вот ему и пришлось вернутся. Папа переменился с тех пор как я был дома в прошлый раз, потолстел, похож на пожилого футболиста — пузо нависает над ремнем. Усы отросли, на лице морщины и шрамы, которых раньше не было.

— Смотрите, кто наконец приехал домой, — говорит он, и я такой, ну пап, опять ты за свое. Я думал он подождет, но видимо папа устал от поисков и раздражен.

— Лететь долго, — говорю я.

— Сколько лет мы уже тебя не видели?

— Ну пап.

— Три, — он оттопыривает три пальца. — Целых три года.

— Вы ведь могли приехать в Спокан, — говорю я.

— Можно подумать, тут деньги на дороге валяются.

— У меня тоже нет денег, — говорю я. — За билеты платил кредиткой, едва не исчерпал лимит. Да мне придется вкалывать минимум год, чтобы покрыть этот полет.

— Ну и что, — говорит папа. — Наверняка такой парень, как ты, может себе что-то где-то найти.

— Нет, — говорю я. Мы стоим на ланаи, опершись о перила. Пологий участок перед нами спускается к деревьям, они раскачиваются и шумят, за ними утесы и внизу океан. Наверху по шоссе с грохотом и ревом проезжает грузовик. — Единственное, чего у меня в избытке, так это хоуле.

Папа расплывается в улыбке.

— Ты хоть еще моешься на ночь или как?

— Иногда.

— Я слышал, они неделями не моются в ванне. Так, лицо ополоснут, и все. Ну и душ по утрам.

— У одного моего соседа ноги воняют грязным молоком, — говорю я.

Папа хохочет.

— Дураки эти хоуле. Но ты ведь не принимаешь душ? Наверняка иногда по утрам да. И по дому теперь небось в обуви ходишь? — продолжает он. — И сумку на поясе носишь?

Папа не унимается. Перечисляет все, что думает о хоуле: масляные лица, выговаривают каждый звук, в рис кладут сливочное масло и вечно торопятся. Говорит, что я тоже теперь такой.

— Тебе нравиться фрисби. Ты бросаешь фрисби с друзьями.

— Пап… — Меня это все уже малость заколебало.

— И сандалии носишь, поди. В них и приехал? А крем от солнца не забыл?

Папа опускает голову к парапету и хихикает тоненько как девчонка, дурацкий смех, при этом очень заразительный, но я не смеюсь, уж не знаю почему, не смеюсь, смотрю как папа смеется и мне кажется, с ним что-то не так, он не в себе.

* * *

Год умирает, но на следущий день мне хватает ума не сказать об этом. В Спокане все как раз начиналось бы: листья как монетки сыплются с деревьев, воздух ледяной словно разбитые в кровь пальцы, на Гавайях нет времен года как в Спокане, и все равно мне не хочется, чтобы Ноа тоже стал частью этого времени года. Мы идем по тропе, все замерзли как цуцики и устали. Мы на дальнем конце Вайману, направляемся к выходу из долины, склон крутой как прочие, но тропинки считай что нет, плетемся по грязи сквозь деревья и кусты.

С нами окружные спасатели, два человека в клевой синей форме, рюкзаки все в застежках, в них снаряжение, карты, сигнальные ракеты, у них с собой собака, она бежит впереди, обнюхивает землю, тянет нас за собой.

За спасателями идут папа, дядя Кимо и остальные, я вместе с ними, мы перемазались грязью до лодыжек и устали до зубов, каждый раз когда дорогу не разобрать мы больше всего боимся наткнутся на тело Ноа.

Мы прорубаем себе путь, идем и снова рубим ветви, отталкиваем их от наших лиц, листья царапают нас через одежду, под ногами хлюпает грязь. Склон становится круче, каждый шаг дается нам труднее, мы, нагибаясь, продираемся вперед, некуда толком поставить ногу, чтобы на подошвы не налипла грязь и чтобы сделав шаг вперед не соскользнуть назад. Едкий сладковатый запах переспелой гуавы мешается с исходящей от земли навозной вонью, которую доносит холодный ветер. За день долину завалило облаками и сейчас они похожи на почерневшие мозги. Спасатели останавливаются, командуют собаке сесть. Все понимают, что будет.