Ваш номер - тринадцатый - Евгений Соломенко

Дверь отворилась. На пороге возникла растрепанная тетка с тяжелыми слоновьими ногами в резиновых сапогах ядовито-зеленого цвета.

Зорин тупо воззрился на это явление. Явление, между тем, потопталось на пороге и возгласило густым басом:

— Здрас-сьте. Звали?

— Вы кто? — выдавил, наконец, редактор.

— Я-то? Уборщица я, Татьяна Путятишна.

— Какая-какая Татьяна? — переспросил плохо еще соображающий Зорин.

— Путятишна! — на два тона выше и как бы даже с вызовом повторила тетка.

Редактор глуповато уточнил:

— Так вы, стало быть, наша уборщица?

— Звали-то чего?

«Да не тебя я звал, чучундра оглоедская!» — затосковал редактор. Требовалось тут же, на ходу придумать легенду:

— Да вот, хотел спросить: как вам у нас работается, Татьяна Путятишна? Нет ли жалоб, пожеланий?

— Работается — как работается, — пояснила исчерпывающе Татьяна Путятишна. — А пожелания есть. Вы бы мне, товарищ редактор, шваброчку галанскую покупили!

— А отчего непременно — голландскую? — удивился, при всей нелепости этого разговора, товарищ редактор.

— Уж больно она ладная, сама и тряпку отожмет, руками в воду лезть не надо. У меня на прежней работе такая была.

— Это где же вы прежде-то работали? Не в Кремле, случаем, у президента? — съехидничал начальник.

— Не, в вытрезвиловке я работала нашей районной. За хануриками прибирала. Так что со шваброчкой-то будет?

«Сама ты швабра хорошая! Купить бы тебе помело — да чтоб ты на нем улетела подальше с глаз моих!» — пожелал от души редактор.

Но «швабра галанская» прервала его беспочвенные мечтания:

— И еще пылесос ваш не фурычит. Новый надо бы покупить. Этот — как его? — божеский!

— «Бошевский», что ли? — догадался Зорин.

— Ага! Ну вот я же и говорю — божеский! — подивилась Путятишна начальственной несообразительности. — Я про него рекламу в телевизоре видела. Зверь, говорят, а не пылесос!

«Так! Еще пара минут такого бреда — и она у меня автомобиль служебный потребует! — затосковал Зорин. — «Мерседес-Бенц!»»

Но Путятишна потребовала иного:

— И вот еще чего. Вы бы, товарищ редактор, приказик издали — чтобы оглоеды ваши меньше свинячили!

— Что же, у нас в редакции свинячат больше, чем в вашей вытрезвиловке? — подивился «товарищ редактор».

— Да оглоеды — те же, и свинячут — так же.

— То есть как это: оглоеды те же? — опешил Зорин.

— Да я уж, почитай, с десяток знакомых хануриков у вас тут заприметила, — пояснила техничка. — Батюшки-святы, думаю, как опять в родную вытрезвиловку вернулась! Оне-то, паразиты, меня тоже признали. Как завидют, что я по калидору иду — так по комнатенкам своим и прячутся. Юрк-юрк — и никого нетути!

«Н-да! — крякнул редактор. — Веселый же у меня контингентик подобрался! И впрямь — оглоеды!»

— Так вы, товарищ редактор, про пылесосик-то божеский не забудьте! — напутствовала его Путятишна. — И про шваброчку галанскую — тоже!

Одарила товарища редактора обольстительной улыбкой и выскочила резвой козочкой из кабинета.

У Зорина глаза на лоб полезли. Ну, Путятишна-толстопятишна! Одно слово — Кармен!

Тут он призвал верную секретаршу. Глянув на Венеру, подумал весело: «Где же ты, лисичка некормленая, такую грудь оторвала? Не иначе, у слонихи сперла! Согласно закону Авогадро!» Потом пересилил свои непотребства и вопросил:

— Венерочка, у нас что, две уборщицы в штате?

— Нет, одна, Денис Викторович, — служебным голоском ответствовала секретарь, в углах губ тая всегдашнюю двусмысленную улыбочку.

— Ну как же? — заволновался шеф. — У нас же еще неделю назад другая техничка работала!

— Ах, эта? — протянула Мисс Приемная. — Она уволилась.

Тут Зоринские волосы встали дыбом:

— Когда? Что? Почему не знаю?

— А позавчера пришла, написала заявление и забрала трудовую книжку.

— А я-то почему узнаю об этом последним?! — загремел Главный. — Со мной почему не согласовали?

— У нас такие вопросы решает отдел кадров. Чтобы вас, Денис Викторович, не дергать по пустякам! — сообщила Венера, недоуменно воздев выщипанную бровку: не королевское, мол, это дело — заниматься увольнением техничек!

— А почему уволилась-то? Может, обидел кто?

— Кто ее обидит — полдня не проживет! — фыркнула Венера. — Просто уезжать собралась из Питера. Говорит — уже и билет взяла.

Вот и улетела красная птица, присевшая на Анабеллином бедре! И унесла хозяйку на легких своих крыльях…

— Уезжать? Куда? Куда билет-то? — горячий интерес Главного к уборщице Нюше вылезал за все рамки служебных приличий. Ну и черт с ними, с приличиями!

— Да не знаю я куда, Денис Викторович! — отчего-то обиделась Венера. — Нюшка не сказала, а мне самой — ни к чему…

Зорин вздохнул:

— Ну, не сказала — и ладно. В ближайший час я для всех умер: никого не впускайте, ни с кем не соединяйте!

Уже переступая порог, секретарша оглянулась через плечо — убедиться, что Зорин провожает ее взглядом.

* * *

Едва оранжевые Венерины колготки скрылись за дверью, как призывно заквакал аппарат для своих. Зорин нехотя снял трубку, бросил раздраженно:

— Да!

И услышал грудной, с хрипотцой, голос.

— Привет, поработитель! Ты один?

Зорину даже показалось, что из трубки пахнуло мексиканской травой сурдаран. Он задохнулся:

— Беллочка! Ты? Что? Что случилось? Ты где? Почему исчезла? Ты что, вправду куда-то собралась?

— Очень много вопросов сразу, господин главный редактор, — усмехнулась на том конце Анабелла. — И слишком много для телефонного разговора. Надо увидеться.

— Надо, обязательно надо! Когда? Давай прямо сейчас, а? Ты свободна?

— Нет, я не свободна, — впервые он слышал, чтобы у Анабеллы был такой безжизненный голос. — Я совсем даже не свободна. Но давай прямо сейчас.

— Где? Куда за тобой подъехать?

— Не надо подъезжать. Встретимся в Пушкине. Давай — у той вазы! Помнишь, где ты героически потерял два зуба? — слабо улыбнулся голос в трубке. — Часа через полтора. Устроит?

…И снова они бредут по той окраинной аллее, только теперь она совсем безлюдна. Почки на деревьях еще не проклюнулись, и парк кажется прозрачным — словно грустный стеклодув выдул его из дымчатого стекла туманных сумерек.

Похоже, у здешнего дворника до этой дорожки давно не доходили руки: вся она была завалена прошлогодней, перезимовавшей под снегом листвой. Они шли по мертвым листьям, шаркали, шуршали, и каждый боялся разрушить эту ломкую шуршащую тишину.