Драконья любовь, или Дело полумертвой царевны - Евгений Малинин

Я невольно взглянул на тщедушного Семецкого – действительно, при его габаритах после пяти литров мутной сладковатой жидкости о закуске ему и думать было нечего.

В общем, позиция и стремления Макаронина мне были понятны, и я даже где-то им сочувствовал, однако и сомнение мое было велико.

– Но ты помнишь, мы торопимся! – Высказал я это сомнение.

– Да помню я!.. – Макаронин даже руки к груди прижал. – Только Первецкого все равно в деревне нет, его только к вечеру ждут.

– А Вторецкий, Тритецкий?.. Баба-Ага говорила, что они тоже могут помочь.

– А Вторецкий в столице, дела ладит, – раздался рядом со мной неожиданный фальцет Семецкого, – а Тритецкий без Первецкого и Вторецкого ничего делать не будет… Трус он у нас!

Я оглянулся на голос.

Семецкий стоял уже рядом с нами. Как он подошел я, увлеченный разговором с Макарониным, не заметил. Мужичок ловко опирался на костыль, словно тот был частью его тела, и добродушно, с хитроватым прищуром улыбался мне в лицо, а пальцы затянутой в лубок левой руки беспокойно шевелились, как будто пытались что-то пощупать, но не могли до этой вещи добраться.

– Значит, придется ждать Первецкого… – задумчиво проговорил я, разглядывая лысоватого аборигена.

– Придется… – все с той же улыбочкой кивнул тот.

– Ну что ж, – вздохнул я, – тогда пойдем, хотя бы умоемся.

Когда мы с Володьшей вернулись к домику Пятецкого, хозяин встретил нас на пороге. Выглядел он вполне выспавшимся, отдохнувшим и, похоже, зла а нас за вчерашний вечер не держал. С улыбкой посмотрев на Володьшу, он неожиданно попросил:

– Слышь, Шептун, ты мне не поможешь?..

– А что надо? – Переспросил Володьша.

– Да медведя моего обратно в бор прогнать. Не знаю уж что ты там ему нашептал, только он сидит на опушке и не уходит, похоже вас дожидается.

Володьша вопросительно посмотрел на меня, словно спрашивая разрешения, но Пятецкий расценил этот взгляд, как сомнение и принялся уговаривать сына Егоршина:

– Для тебя ж это пара пустяков, а медведя жалко… Сидит он совсем рядом с деревней, а наши охламоны запросто его обидеть могут, особенно вечером.

– Это почему же «особенно вечером»? – Удивленно спросил я.

– Ну, днем-то заняты все – дела-работа, а вечером, как… того… отдохнут немного, так и пойдут бузотерить. Если мишка под руку попадется – жди беды, изуродуют медведя!

– Это кто ж у вас медведя способен изуродовать?! – Изумился я.

– Да хоть тот же Семецкий!.. – Воскликнул «бдитель». – Этот, как десяток кружек медовухи примет, так просто удержу не знает, хоть вяжи!

– Ну, сегодня он вряд ли сможет на подвиги отправиться… – Усомнился я. – Со сломанными конечностями и забинтованной головой не много… набузотеришь!

– Ага, плохо ты его знаешь, – с кривой ухмылкой ответил Пятецкий, – когда у него что-нибудь сломано, он вообще звереет!

– Да что вы спорите, – подал голос Володьша, – пойдем лучше к мишке…

Пятецкий мгновенно развернулся и, махнув Шептуну рукой, молча двинулся в сторону леса. А я остался стоять возле открытых дверей дома.

Переступив порог, я оглядел комнату. На лавке, рядом с входом стоял небольшой, но глубокий деревянный ушат, а рядом с ним ведро с удивительно чистой водой и длинный кусок белого полотна. Было ясно, что наш хозяин приготовил все это для нашего умывания, и я решил воспользоваться его заботой, тем более мне было просто необходимо прогнать остатки сна. Мои ладони сами собой потянулись к ведру и погрузились в прохладную влагу. Наклонившись над ушатом, я плеснул горсть воды себе в лицо и с удовольствием ощутил, как быстрые холодные капли побежали от висков и лба к подбородку. Зачерпнув полные ладони, я приподнял крошечное прозрачное озеро и, не закрывая глаз, погрузил в него лицо…

И вдруг вода в моих руках превратилась в странную тягучую массу, напоминающую… прозрачный латекс! Я попытался оторвать ладони от лица, и мне это удалось, но вода словно бы приклеилась к коже, стягивая ее, а между лицом и ладонями протянулись тонкие клейкие нити, рвавшиеся с неприятным хлюпающим звуком. Инстинктивно я сунул обе руки в ведро, надеясь смыть с них эту гадость, но и там была все та же густая и клейкая субстанция. И тут я понял, что… задыхаюсь! Нос и губы были намертво заклеены застывавшей прозрачной дрянью, руки, погруженные в ведро, оказались скованными, и мои попытки вырвать их приводили только к тому, что ведро поднималось вместе с руками!

Я в отчаянии оглядел комнату. Стол, за которым мы вчера ужинали, покрывала чистая скатерть, и по ней были расставлены чашки и кружки, разложены ложки и ножи, видимо хозяин дома собирался пригласить нас к завтраку. А сам завтрак находился по всей видимости в печи – ее заслонка стояла на полу и в открытой топке весело плясало небольшое пламя, чуть загороженное темным чугунком. Мой взгляд скользнул к открытому дверному проему, и я увидел вдалеке Макаронина, шагавшего бок о бок с маленьким Семецким из кузни, однако, позвать их на помощь я не мог, рот был залеплен намертво!

Грудь моя горела огнем, требуя свежего воздуха, но сделать хотя бы маленький глоток я не мог. И тогда, шагнув к двери, я рванулся всем телом и швырнул висевшее на моих руках тяжеленное деревянное ведро о дверной косяк. Ведро глухо треснуло, но выдержало этот удар. Я еще раз размахнулся и повторил свой бросок. Ивовая стяжка лопнула, и клепки ведра рассыпались, оставив на моих руках прозрачный, застывший цилиндр. Я тупо смотрел на эту превратившуюся в стекло воду и вдруг в ее глубине проявилась огромная голова, заросшая густым, черным в зелень волосом. Сквозь волосяную маску проблеснули крошечные багровые зрачки, и в моих ушах раздался торжествующий шипящий голос:

– Что, колдун, попался?!! Тяжела моя водичка?!!

В глазах у меня потемнело, колени подогнулись и я, уже не соображая, что делаю, метнулся к печке, собрав остатки сил, вскинул оттянутые застывшей водой руки и… сунул их в топку!

Глухо звякнул опрокинувшийся чугунок, что-то зашипело, а затем раздался жуткий рев, словно кто-то тяжко прощался с жизнью или… лопнул паропровод высокого давления. Устье топки дохнуло мне в лицо горячим туманом, и меня отбросило на пол, ударив головой о выскобленные доски. В глазах у меня померкло и…

Я пришел в себя оттого, что кто-то осторожно толкал меня в плечо, но не торопился открывать глаза, вяло прислушиваясь к своим ощущениям. Мои руки и лицо были мокры, однако никакой липкости, тяжести я не чувствовал, наоборот, овеваемо едва заметным сквознячком мокрое лицо было необыкновенно легким, словно… обновленным!

Медленно, осторожно открыв глаза, я увидел перед собой побеленный фасад печки, перечеркнутый наискосок безобразной рваной трещиной…

«Интересно, откуда взялась трещина?.. – Вяло подумал я. – Это с какой же силой надо было ударить по печке?»

И тут же, над моей головой, как бы эхом моей мысли, едва слышно прошелестело: