Мальчик, который переплыл океан в кресле - Лара Уильямсон

– Я была уверена в том, что это знак, – вздыхает девочка. – Думала, бабочка приведет нас прямиком к Билли. Была уверена, что автобус увозил нас не в ту сторону. Бабочка будто пыталась показать нам правильный путь.

– Вот теперь мы точно идем не в ту сторону, – бормочу я. – Мы уходим от нашего старого дома. А Билли точно пошел туда.

Мы идем по тротуару мимо домов, раскрашенных, как леденцы. Иногда между ними появляется просвет, и тогда видно пристань; солнце пытается протиснуться между облаков и накидать золотых монеток в воду. Я кричу, что Асебен с Кастетом могут возвращаться домой, я сам найду Билли. Я воплю, что браслет – это тупость. Ребята притворяются, что не слышат, и бредут за мной двумя понурыми тенями. Все это бесполезно. Мне придется остановиться и отправить папе эсэмэску о том, что Билли пропал. Но папа сейчас на выставке работ Перл, и когда он обо всем узнает – начнется полный бардак.

Я сажусь на бордюр там, где кончается ряд домов, достаю мобильник и набираю: Папа, я потерял… По бокам от меня сидят Кастет и Асебен.

Мимо нас пролетает бабочка; она направляется в сад за нашими спинами. Я поворачиваюсь посмотреть на нее. Асебен тоже наблюдает за тем, как бабочка садится на куст, и ругает ее, ведь сейчас не время для отдыха. Нужно найти Билли.

– Это просто бабочка, – в ярости воплю я. – Не думаю, что Вселенной есть до нас дело и она посылает нам помощь в виде бабочек. Иначе мы бы вообще не теряли близких.

Асебен смотрит на меня, глаза ее блестят.

– Ты так говоришь только потому, что переживаешь из-за Билли, – шепчет она.

– Слушай, забирай свой тупой браслет. – Я сую конверт с журавликами под мышку и стягиваю браслет с запястья. – Я с самого начала знал, что это идиотская затея. Он меня достал. Жаль, что я вообще согласился его надеть. Ничего удивительного не произошло, один отстой.

Резинка растягивается у меня между пальцами, но не рвется; браслет резко возвращается на место, зацепив волосы на руке. На глазах у меня выступают слезы. Я говорю себе: «Я не плачу. Я не плачу». Я не плачу. Но я плачу. Мое сердце плачет, потому что мне нужны мама, папа и больше всех на свете мне нужен мой братишка.

Мне стыдно, и я хочу сбежать, чтобы никто не видел слез, которые уже струятся у меня по щекам. Однако Асебен меня опережает: она вскакивает с бордюра и направляется к тропинке, ведущей на причал. Я негодую. Как она посмела убежать раньше меня?

Я догоняю ее:

– И куда это ты направляешься?

– А тебе не все равно? Ты считаешь, что мои бабочки – это ерунда. Значит, ты и меня считаешь ерундой. Я думала, мы с тобой похожи, но это не так. Я верю в то, что мы не потеряли своих близких, а ты не веришь…

В моей груди нарастает огненный ком. Я смахиваю со щек липиды, воду, натрий и калий.

Нас догоняет Кастет; какое-то время он идет рядом со мной. Через секунду Кастет говорит:

– Знаешь, я увидел тебя в холле школы тогда, в первый день… Ты обнял своего папу, и я… я тоже хотел бы обнять своего. Дурацкая мысль, но я не мог от нее избавиться. И потом я не мог даже смотреть на тебя, потому что думал, что у тебя есть все, чего нет у меня. Я завидовал тебе, потому что твой папа был с тобой, а мой – нет. Когда я пришел домой, мне было очень грустно и хотелось плакать, и я вспомнил, как папа сказал мне: Деревьям, чтобы стать сильнее, нужна вода. Людям для этих же целей нужны слезы. – Кастет робко улыбается. – Прости меня. Я хотел сказать, что плакать – это нормально. От этого только становишься сильнее. Так мой папа говорит.

Я хлюпаю носом, но улыбаюсь.

Когда мы догоняем Асебен, она смотрит вдаль на залив. Вокруг пустынно, лишь одинокая фигурка виднеется вдали.

– Кто это? – спрашивает Асебен, поднимая руку, чтобы загородить глаза от позднего солнца. – Он стоит совсем близко к краю.

Я слежу за ее взглядом.

Сложно разглядеть, кто же там стоит.

Но в глубине души я знаю, что это Билли.

Я мчусь по петляющей дороге к пристани и кричу что-то Билли. Путь не такой уж и длинный, но Билли вряд ли может меня услышать. Асебен и Кастет бегут следом за мной; мы все вопим, но ветер уносит наши голоса прочь от пристани. Билли завороженно склоняется над водой. Слишком, слишком близко. Он держит что-то в руке, но я не могу разглядеть, что же это. Губы его двигаются. Я несусь со всех ног.

Вопить: сделано.

Махать руками: сделано.

Паниковать: сделано.

Волноваться: сделано.

Пожалеть, что на мне нет трусов попрочнее: сделано.

Если еще нет закона о том, как далеко можно наклоняться у кромки залива, то надо его срочно ввести. Я в ужасе смотрю, как Билли, мелькнув пестрой одеждой, валится вперед. Раздается звук, словно в воду кинули камешек. Ветер свистит у меня в волосах, я мчусь вперед, вопя что есть силы. Но я все еще слишком далеко. Мне не схватить братишку. Асебен и Кастет бегут за мной. Они кричат, что надо позвать взрослых, что нам нельзя вести себя так глупо. Я оглядываюсь: Асебен говорит по телефону.

Это последнее, что я вижу, во всяком случае, последнее на земле.

Я прыгаю вслед за Билли. Конверт вылетает у меня из рук и приземляется на воду. Я рассекаю гладь волн со звуком пощечины.

Вот что я вам скажу: падать – это очень весело.

А вот приземляться на воду – нет.

Я камнем падаю в море и опускаюсь все глубже и глубже во тьму.

Я чувствую себя таким маленьким.

А горе от потери Билли так велико.

Мир без моего братишки совсем помрачнел. Я вспоминаю кошмары Билли.

Похоже, я очутился в одном из них.

Я камнем погружаюсь в воду. Будто невидимый великан нашел меня и накрыл мне голову холодным и мокрым черным одеялом; сколько бы я ни пытался его сбросить, оно остается на месте. И что еще хуже, я даже не знаю, где окажусь. Но куда бы я ни отправился, мне нельзя оставлять Билли. Только не моего братика. Не этого малыша, который приехал домой, когда мама не вернулась. Только не Билли, который, когда ему было всего несколько дней от роду, вцепился мне в палец. Он до сих пор держит меня за этот палец и ждет, что я отвечу на пожатие.

Только не Билли, с которым я даже не успел попрощаться.

– Билли…

Во рту у меня полно воздушных пузырей, и голоса совсем не слышно. Я легче перышка и тяжелее кирпича. Руки и ноги у меня самопроизвольно дергаются под разными странными углами, словно я марионетка в руках кукольника. Из конверта рассыпались все журавлики; теперь они плавают вокруг меня. Когда до меня доходит, что я погружаюсь все глубже, мне становится страшно. Я словно сражаюсь с чудовищем, которого даже не вижу. Чем больше я брыкаюсь, тем меньше у меня остается сил. Чудовище такое огромное, что все мои усилия совершенно бесполезны. Оно побеждает.