Завтра я буду скучать по тебе - Хейне Баккейд

Я посмотрел на Роберта, изо всех сил сдерживая то, что во мне разгоралось.

– Ты ошибаешься. Это не могло случиться на танангерской дороге. Это…

– Нет, Торкильд, – Робер спокойно сидел и смотрел на меня сквозь уши огромного плюшевого медведя, – я не ошибаюсь.

Он поставил медведя на пол и подошёл ко мне.

– Но вы не поехали в Танангер, – сказал он и положил мне руку на плечо, – или как?

Я не ответил. Моё тело казалось мне охладевшим и прозрачным. Всё замерло, даже малейшее движение приносило боль. Это была какая-то новая боль, которой, мне казалось, не существует. Боль, которая не уходит, которая никогда не уйдёт. Роберт хотел сказать что-то ещё, но в дверь постучали. Один из полицейских просунул голову в проём и сказал:

– Время скоро выйдет, ребята.

Я сидел, не двигая ни одной мышцей. Роберт поднялся и надел куртку с шарфом.

– Думаю, мы всё сказали друг другу, – он сам себе кивнул, застёгивая молнию на куртке, – не согласен?

Он развернулся к двери, у которой уже стоял соцработник, а потом снова повернулся ко мне.

– Адьё, Торкильд. Не думаю, что нам стоит встречаться ещё.

И он ушёл.

Когда соцработник отвёл меня обратно в камеру, я взял полотенце с косметичкой и направился в спортзал.

– Как ты могла? – шептал я сам себе, спешно обходя двух мужчин, которые натягивали волейбольную сетку. – Как ты могла так поступить со мной?

Я остановился у одного из шкафов и достал скакалку, а потом пошёл к раздевалке и душевым с противоположной стороны.

В раздевалке было пусто. Серое облако пара сочилось из-под двери в душевую, на полу между скамейками виднелись лужи.

Потоки воды сбегали по кирпичным стенам, а тяжёлый пар поднимался к потолку, на котором располагались трубы, ведущие от душей к противоположной стене. Я подошёл к двери, оставив её открытой на щёлочку, и посмотрел наружу. Двое мужчин в спортзале уже ушли, и лампы на потолке погасли. Я закрыл дверь и притащил одну из скамеек в душевую.

Как только скамейка стояла на месте, я открыл сразу все души, включив самую горячую воду. Я запрыгнул на скамейку и набросил скакалку на толстую трубу, привинченную к потолку. После этого я повторил процедуру дважды, а затем связал на обратном конце удавку.

Я спрыгнул со скамейки и подошёл к душам с правой стороны, потому что они автоматически отключались через минуту, и включил их снова. Старые души с другой стороны не имели этой функции, и из них продолжала литься горячая вода, хлеща по каменному полу, а пар становился всё гуще.

Я снова запрыгнул на скамейку, схватил петлю двумя руками и надел её на шею. Звук воды, грохавшейся об пол и скатывающейся в ржавые канализационные люки по обе стороны от меня, был оглушителен. Пар въедался в кожу, сдерживая леденящее чувство внутри меня. Конденсат покрыл поры, отгородив от страдания, аморфной боли у меня внутри. Я обхватил скакалку над петлёй обеими руками, зажал край скамейки пальцами ног и толкнул её.

– Вот, Торкильд, – думал я, когда голову потянуло вниз, и верёвка обхватила шею, – самое худшее уже пройдено.

Тело медленно извивалось круговыми движениями, а ноги судорожно бились в конвульсиях. Души с правой стороны отключились. Я вдруг понял: жаль, что они не могли быть вместе до конца. Внезапно сквозь пар я разглядел часы в раздевалке. Металлический диск с толстыми стрелками. Три минуты шестого.

– Почему мы в тот вечер не поехали в Танангер, Фрей? О господи, почему мы просто не могли поехать в Танангер…

– Она тебя использовала.

Голос Лиз возвращает меня к реальности из дымки полусна. Я поднимаю глаза, и в этот же момент мотор диско-шара наконец отключается. Кажется, как будто всё, что у шара внутри, раздробило на тысячи маленьких кусочков пластика и металла, и теперь они трутся друг о друга под оболочкой.

– Она тобой манипулировала и пыталась лишить работы. Я её ненавижу, – всхлипывает Лиз горько, – и пусть она мертва, пусть я никогда её не видела, я всё равно её ненавижу.

– Ты не понимаешь, – бормочу я и пытаюсь снова принять сидячее положение, – но это не твоя вина. Мы оба такие. Поэтому выбираем себе таких, как Арвид и Анн-Мари, разрушенных изнутри и не подпускающих к себе. Они не видят нас и не приходят нам на помощь. Но так больше не будет, Лиз. Я знал насчёт Фрей и Симона с самого начала. Её имя значилось в бумагах по его делу. Фрей сыграла со мной игру, я ей это позволил. Манипуляция и информация, не так ли? Этим мы и занимаемся, понимаешь, такие, как я. Манипулируем людьми.

– Я, я не понимаю…

– До тебя что, до сих пор не дошло, что твой брат – иллюзионист? Чёртов первоклассный магистр в отводе глаз, настолько погружённый в роль, что… что…

Заболтавшись, я внезапно потерял мысль, и теперь сгребаю последние таблетки со стола между мной и женщиной без лица. Мне даже удаётся не трясти руками, пока я провожу ими по поверхности стола. Несколько таблеток и пилюль падают на пол или в просвет между курткой и рубашкой, когда я подношу их ко рту.

– Ты с ним когда-нибудь виделся? – я чувствую, как Лиз пытается взять разговор в свои руки, направить его в другое русло, – с её парнем?

– Нет. В тот день он так и не появился на слушаниях. Потом где-то слышал, что спецотдел его разыскивает, но они так его и не нашли. Оп, – смеюсь я, – и нет его.

Коротким кивком головы я прощаюсь с женщиной без лица, а потом поднимаюсь и, шатаясь, иду обратно к танцполу, где снова затихла музыка. В комнате совсем тихо, только дым-машина дышит, как астматик, и шелестит сломанный диско-шар под потолком.

Я восстанавливаю равновесие, обхватив один из столбов, которые отделяют танцпол от другой половины комнаты. На секунду я замираю, стараясь удержаться в таком положении, и вместе с тем пытаюсь что-то разглядеть среди этих облаков пыли: в итоге я вычленяю взглядом белого человечка на зелёном знаке аварийного выхода, глубоко вдыхаю, задерживаю дыхание и бегу.

Я пытаюсь остановиться, схватить свободной рукой металлическую ручку, но промахиваюсь и лицом врезаюсь в дверь, что, впрочем, не приносит мне боли.

– Ты не должен этого делать, – слышу я шёпот Лиз, хватая мобильный и поднимаясь спиной к двери, – я не смогу быть одна, Торкильд.

– Не бойся, – я кашляю и отхаркиваюсь, чтобы набрать достаточно слюны, – холодный металл меня расплавит, и вуаля…

Я тру ладонями глаза, пытаясь убрать с них пыль. Вместо этого я, наоборот, заношу туда ещё больше сажи и грязи, так что у меня начинают течь слёзы, но щека не болит.

– И потом – всё. Никаких больше Торкильдов.

Лиз тяжело дышит в трубку, говоря в промежутках какие-то слова, которые, как ей кажется, я услышу, и периодически срываясь на плач, который она не может сдержать. Но дело тут не в нас, не во мне и Лиз. Это касается только меня и неё, той, которая стоит и ждёт меня на другой стороне реки.