Разведка. «Иван» наоборот: взаимодействие спецслужб Москвы и Лондона в 1942—1944 гг. - Сергей Брилёв

Политически хорошо подготовлен, имеет опыт в политической жизни, заинтересован в образовании.

Хорошо усвоил военно-тактический курс несмотря на то, что вначале не имел никаких познаний. По всем остальным военным предметам всё в порядке. Сможет развиваться. Все домашние задания добросовестно выполнял и всегда активно участвовал в занятиях.

Партийно-дисциплинирован, спокоен, имеет влияние на остальных товарищей, хотя не стремится к тому, чтобы влиять на них.

Езда верхом с уздечками – удовлетворительно (зачёркнуто, вписано от руки “хорошо”. — Авт.).

Стрельба – также (зачёркнуто, вписано от руки “удовлетворительно”. — Авт.).

В общем: очень хороший товарищ с большим потенциалом развития. Очень конкретное мышление.

Обязателен»[537]. Он или не он?!

А может, мы вообще занимались сизифовым трудом? Ведь ещё Шандор Радо писал, что спутник Эльзы Ноффке – это Генрих Кёнен по кличке «Франц»[538]. Но этого не может быть! Дело в том, что группа «Тоник» прибыла в Германию в феврале 1943 г., а Генрих Кёнен (действительно под кличкой «Франц») – почти за год до этого, 23 октября 1942 г.[539] Вполне вероятно, что на момент публикации своих воспоминаний Радо мог «мутить воду», скрывая истинные планы советской разведки, подменяя имена и смешивая в одну разные операции. Так с какой миссией летел в Германию истинный «Горелов»?

Помимо обмена фотографиями наша переписка с Мемориалом немецкого Сопротивления в Берлине включала и проверку псевдонимов. Точнее, проверку тех самых альтернативных псевдонимов «ледорубов», которые так и не были соотнесены с реально существовавшими фигурами, в частности, немецкого Сопротивления.

Там никак не среагировали ни на «Горелова», ни на «Улноти», ни на «Титце». Но когда мы дошли до «Ernst Beutge», сотрудник Мемориала Андреас Хербст прямо-таки воскликнул в своём письме: «Это, наверное, Ernst Beuthke!» И сам дал нам номер папки в РГАСПИ.

Когда же мы открыли этот файл, сомнений не осталось никаких. Особенно поразило нас сходство между «полицейской» фотокарточкой в полупрофиль, снятой в SOE и сохраненной в TNA, и снимком, приклеенным к той части личного дела этого человека в Москве, которая касается его пребывания в Испании.

Beutge и Beuthke. Казалось бы, разница – всего-то в двух буквах! По идее, транскрибируя с латиницы на кириллицу даже первые три-четыре буквы из этой фамилии, мы могли найти его сами в базе данных Коминтерна… Почему же не нашли, да ещё и были вынуждены смотреть дела бесфамильных Эрнстов?!

Просто в архиве Коминтерна этот человек оказался «зарытым» под ещё одним псевдонимом. Там он – «Грапп» или / и «Граап».

…Кажется, мы ни разу не объясняли, каков порядок чтения дел в РГАСПИ (как, впрочем, и в большинстве других архивов). Открывая дело, идёшь в обратном порядке: листы подшиты от наиболее поздних записей к более ранним. Получается эдакая биография-«перевёртыш»: сначала узнаёшь не где и когда человек родился, а то, где и когда он умер (или, по крайней мере, завершил карьеру) или при каких обстоятельствах о нём опять вспоминали в партаппарате.

Последняя запись в деле этого участника операции «Ледоруб» касается его сына. В 1961 г. он, советский гражданин Скороход Валерий Яковлевич, обратился в Исполком Союза Обществ Красного Креста и Красного Полумесяца с тем, чтобы найти своего отца – «ГРААПА Пауля Рихардовича»[540]. Известно, что тот «по линии Министерства обороны был направлен на закордонную работу (предположительно в Германию)»[541]. «Министерство обороны» – это интересно. Значит, Бойтке действительно работал не на НКВД, а на ГРУ. Но как это может быть: отец Пауль-Эрнст, а сын по отчеству Яковлевич?

В данном случае всё объяснимо: «[Граап Пауль Рихардович] был женат на советской гражданке, матери Скорохода», а она «в 1945 г. вышла замуж за Скорохода Я[кова], который усыновил её сына и дал ему своё имя»[542]. Установив это, сравним материалы РГАСПИ с тем, что на Бойтке есть в Германии.

Будущий «Горелов»-«Граап», Эрнст Бойтке, родился в удивительный день 03.03.03 (то есть 3 марта 1903 г.)[543] в берлинской семье, которая и без того вошла в историю. Его отец Рихард Бойтке был, по разным данным, то ли слугой, то ли токарем, но, как считается, именно он в ноябре 1918 г. провозгласил революцию перед ратушей Рейникендорфа и запомнился яркими речами в берлинском Совете рабочих и солдат. Потом он торговал табаком, но оставался членом КПГ, куда привёл и троих своих сыновей[544]. Младший Фриц – сварщик. Средний Вальтер – механик. Старший Эрнст, как считалось до недавнего времени в Германии, был единственным, кто «не изучал профессии» и подрабатывал на складе компании «Сименс»[545]. Однако записи в архиве Коминтерна дают несколько иную картину. Образование его действительно ограничилось восемью классами народной школы[546]. Но в отношении профессиональной принадлежности имеются конкретика и даже противоречия: в документах на русском языке Эрнст обозначен водопроводчиком[547], а на немецком он назван Rohrleger. Как по-немецки педантично уточнила И. Вольфрам, это – «трубоукладчик», и в Германии это «совершенно разные профессии»[548]. Пусть будет так, в любом случае – квалификация. Но не это главное. Все трое сыновей жили в берлинском округе Рейникендорф Борсигвальде, а центром жизни семьи стал участок «Сад друзей», также известный как «Маленькая Москва». Из его примерно шестисот пайщиков 80 % являлись коммунистами. Товарищество было не просто «рекреативным», многие здесь и проживали: старшие Бойтке – в беседке № 44, в которой потом поселился средний сын Вальтер с семьёй. Младший Фриц жил в 31-й, а старший Эрнст – в 22-й[549], куда привёл молодую жену Эллу. С ней у них позже родилась дочка Дорис. Правда, в 1941 г. последовал развод – когда Элла узнала, что в СССР у Эрнста появился ребёнок от другой женщины[550]. Но это мы забежали вперёд.