Исповедь уставшего грешника - Андрей Максимов

Скандалы с мамой все равно периодически возникали, и когда после них я спрашивал Алину: «Ну, почему Ира ведет себя со мной так-то и так-то?», она не посылала меня вдаль, как сделала бы на ее месте любая другая женщина, а выслушивала и даже успокаивала.

Однажды я спросил Алину:

– Ничего, что я тебе рассказываю про Иру, про Сашку? Тебе же, наверное, эти разговоры неприятны?

Она ответила абсолютно серьезно:

– Это ведь часть твоей жизни, значит, и моей тоже.

И тогда я в очередной раз подумал, что эту женщину я не отдам никогда и никому.

Мы и «Гамлета» с ней ставили как бы вдвоем. И дело не в том, что она постоянно меня хвалила, хотя это и важно: репетиции – постоянные, мучительные сомнения. И все-таки куда существеннее то, что впервые в моей жизни рядом со мной на репетициях был единомышленник. С кем можно посоветоваться. Поделиться непониманиями и радостями. Обсудить то, что было найдено только что. Перед кем можно похвастаться своими открытиями. Так вышло, что с первой репетиции Алина стала не зрителем, а соратником.

Однажды после репетиции мы ехали в квартиру очередной подруги, и Алина сказала:

– Ты делаешь Гамлета едва ли не воплощением зла. А ты никогда не задумывался над тем, сколько Гамлета живет в тебе самом?

– В смысле? – не понял я.

– В каждом из нас ведь живут разные люди, правда? Вот сколько в тебе спрятано того самого человека, который несет зло, оправдывая его умными и красивыми размышлениями?

Я опешил и задал совершенно идиотский вопрос:

– Я тебя чем-то обидел?

Алина была непроницаемо серьезна:

– Речь не об этом. Просто, если Гамлета в тебе слишком много, тогда волей-неволей ты начнешь ему сочувствовать, ведь так? Вы сольетесь с ним, и тебе уже не удастся дать ему правильную оценку. Ты говорил сегодня на репетиции, что если зритель будет думать о спектакле хотя бы по дороге от театра до метро, – можно считать, что вы все работали не напрасно. А для тебя имеет значение, о чем именно он будет думать? Ты ведь ставишь философский спектакль – тебе важно, какие выводы сделает после него зритель? Я вот, например, думаю… Ну, не знаю… Режиссер, считающий, что предавать – нормально, никогда не сможет поставить «Отелло», у него не получится роль Яго и трагедия развалится.

Человек, который несет зло, оправдывая его умными и красивыми размышлениями – это я? Ни фига себе! «Гамлет» – исповедальный спектакль? Ерунда! Нет, нет, не может быть!

Я молчал, не зная, что ответить. И тогда я просто обнял Алину и сказал о том, о чем давно хотел сказать, да все как-то не удавалось:

– А ты знаешь, что я решился на «Гамлета» благодаря тебе? Ты – единственная женщина, ради которой можно ставить такую пьесу. И вообще…

У меня было много еще этих «вообще». Но Алина не позволила мне договорить:

– Вот и хорошо. Только ты подумай о том, о чем я тебе сказала. Мне кажется, это важно.

Мне стало обидно: Алина не поняла важность и серьезность моих слов. Звучит, конечно, глупо, но ведь я сказал ей о сокровенном… Впрочем, кто сказал, что даже такая великая женщина непременно должна понимать сокровенные слова мужчины?

х х х

– У тебя на завтра какие планы после репетиции? – спросила Алина.

Мы сидели в ресторане. Еда радовала своим вкусом, Алина – красотой, «Гамлет» – тем, что уже на днях премьера, в общем, настроение было вполне себе положительным, и потому я ответил лирически:

– У меня планы на тебя.

– Тогда, сэр, позвольте пригласить вас к себе в гости, на обед, совмещенный с ужином. Не возражаете?

Конечно же, я возражал, мне абсолютно не хотелось идти в гости к Алине. Хотя я и понимал, что рано или поздно это случится, но желания не было никакого. Не думаю, чтобы американские летчики, сбросившие бомбу на Хиросиму, жаждали посетить этот город. Вот и я совершенно не хотел оказаться в том мире, который разрушился не без моего участия. И вообще, мне совершенно не хотелось ощущать на себе атмосферу ее прошлой жизни – зачем мне это всё?

Понятно, что этого я не сказал, а наоборот крикнул, как потерпевший:

– С удовольствием! Конечно! Как здорово!

Алина посмотрела на меня печально:

– Слушай, какой же ты все-таки плохой актер! И почему это актеры в твоих спектаклях всегда играют так здорово?

Она вздохнула, видимо, ожидая ответа. Но я молчал. Чего говорить, когда и так все понятно?

Алина снова подняла на меня свои умные и хитрые глаза:

– Думаешь, я не понимаю, что тебе неохота ко мне идти? Но ты ж все равно рано или поздно придешь, чего откладывать? – Она улыбнулась. – Не бойся, в моем доме совсем не так страшно, как ты сам себе наверняка придумал.

Она все про меня знала и понимала! Радовало ли меня это? В общем, – да. Разумеется, такая проницательность немного пугала, но зато и сильно облегчала жизнь.

Дом Алины оказался по-женски аккуратным и чистым. Самое приятное, что в нем ничто не напоминало про мужа. Уж как я ни приглядывался, как ни принюхивался, однако никакого мужчины не ощущалось… Неужто мужской дух может с такой скоростью выветриться из квартиры?

Мелькнула дочка, вежливо поздоровалась и тут же умчалась. Алина сообщила, что у Машки, судя по всему, какой-то серьезный роман, и она испарилась до поздней ночи, если не до утра. Меня совершенно не волновал роман ее Машки, но меня почему-то испугало, что в квартире мы остались вдвоем.

Мы сидели на кухне, беседовали, не помню уж, про что, и поглощали всякие разные вкусности: выяснялось, что Алина умела хорошо готовить. Я очень хотел Алину. Я хотел ее всегда и всюду. Иногда мне даже было трудно с ней разговаривать, потому что мысленно я ее постоянно раздевал. И еще этот тонкий обтягивающий свитер, сквозь который виднелся мой любимый бюстгальтер в горошек. Я так хотел ее, что ловил себя на мысли: я завидую бюстгальтеру…

Какой все-таки русский язык – некстати целомудренный! Ну, разве можно одним словом – «хотеть» – описывать желание бутерброда: хочу бутерброд; потребность поехать отдохнуть: хочу на море; и невозможность жить без любимой женщины: хочу женщину? В результате целомудренность оборачивается пошлостью: я хочу добавки, а после нее я хочу тебя, любимая. Кошмар!

Если честно, то такими мыслями я, как мог, старался отвлечь самого себя от одной проблемы, которую никак не мог решить. Вот я сижу вдвоем с любимой женщиной в пустой квартире, и здесь есть спальня, и в спальне – кровать. Я хочу эту женщину, и мне кажется, что женщина хочет меня. И вот сижу я и решаю проблему: как же мне себя вести?

Мама рассказывала мне, что с моим отцом им очень долго негде было встречаться, потому что у отца тогда была другая семья, а мама не могла привести его в свою комнату в коммуналке, на единственной кровати в которой умер ее муж. Конечно, я – старомоден, сегодня миром правит закон: «Секс – не повод для знакомства». Но что я могу поделать, если я воспитан так, а не по-другому? Не могу же я меняться от случая к случаю?