Исповедь уставшего грешника - Андрей Максимов

Да так и уснул, как водится, – ничего толком не поняв.

х х х

Когда мы с Алиной находились рядом, любые проблемы каким-то непостижимым образом исчезали. По жизни моей и по мне самому разливалось спокойное счастье, и ни на что иное – ни на проблемы, ни на вопросы, ни на страхи, ни на комплексы, – короче говоря, ни на что иное, кроме этого самого безмятежного счастья, места не оставалось.

С Алиной вообще все было не так, как всегда, не так, как я привык…

Всегда ведь как происходит? Вот встречаются мужчина и женщина, то есть, встречаются два мира, каждый из которых, заметим, существовал до встречи по своим законам, имел свои привычки и страхами, между прочим, тоже обладал собственными. И кто тебе сказал, что законы твоего мира не будут противоречить законам мира ее? И разве можешь ты быть уверен, что у тебя получится принять ее привычки, а у нее – принять твои? Ну, и как в такой ситуации не испугаться возникшего чувства, которое, возможно, переломает всю твою жизнь? Как не начать приспосабливать самого себя, свою душу к чужой жизни, чужой душе?

С Алиной все было по-другому. Мы, правда, словно поменялись с ней душами, и сразу все стало естественно и легко. С ней все делать было хорошо и, что самое невероятное, беспроблемно: заниматься сексом; ходить в магазин за продуктами; обсуждать «Гамлета» и ее статьи; говорить и молчать; есть и пить; ездить на ее машине и на моей; гулять по городу и сидеть на лавочке; смотреть на нее, когда она сидит на репетиции и когда красится; слушать, как она ругается по телефону с начальством или ласкается по телефону с дочкой… С ней было не просто хорошо, с ней всегда, каждую минуту, мгновение каждое было счастливо. Можно так сказать: «было счастливо»? Думаю, нельзя, люди не используют подобный оборот, поскольку не понимают его смысла. Я вот тоже только сейчас впервые начал понимать, что это значит: «с человеком было счастливо».

Я обожал ее тело, которое, казалось, специально было создано для меня, даже родинки на этом, абсолютно белом теле, меня не раздражали. Правда, бесил ежик на голове, но я никак не мог улучить момент, чтобы уговорить ее отращивать длинные волосы. Алина словно почувствовала это, и однажды, когда мы лежали рядом, вдруг сбросила одеяло и спросила:

– Посмотри на меня внимательно, и скажи, что тебе во мне не нравится.

Я начал что-то такое лепетать про женский идеал и прочую романтическую муру. Лепетал не долго, Алина резко прервала меня: она схватила мою руку и начал класть ее себе на шею, на грудь, на бедра. При этом она задавала один и тот же вопрос:

– Здесь нравится? А здесь нравится?

Мне почему-то стало неловко, и от неловкости я выпалил:

– Ты не можешь волосы отрастить длинней?

– Волосы? – Алина на мгновение задумалась. – Могу. Почему нет? Я все равно сама собиралась. Кстати, длинные волосы мне очень идут.

Вот так легко решались с ней все проблемы.

Едва только забрезжила черным туманом проблема: а где мы, собственно говоря, будем встречаться; едва лишь я начал страдать по поводу того, что абсолютно не хочу ездить с Алиной в одноразовые гостиницы, – как выяснялось, что та самая подруга, в чьей квартире мы провели три прекрасных дня, уезжает довольно часто и что есть еще подруги с квартирами, и они дают ключи без проблем, и вообще: это не моя проблема, да и что это за проблема, если вдуматься… Нет ничего такого, внушала мне Алина, из-за чего стоит переживать, поскольку главное, что мы – вместе, а остальное в сравнении с этим – ерунда.

Но было одно переживание, которое накрывало меня постоянно, накатывало вечерами, когда я сидел у телевизора или лежал на своем матраце, глядя в отвратительно белый потолок. Я мог думать в этот момент о чем угодно, но очень быстро, причем, совершенно не зависимо от самого себя начинал представлять, как Алина приходит домой, как муж целует ее у двери, помогает снять пальто, как они сидят на кухне и о чем-то беседуют, глядя друг на друга… Самого мужа я не представлял вовсе, это было аморфное, неясное, непредставимое существо, эдакое «облако в штанах». Да и причем тут вообще муж? Важна была картина семейного счастья, от одной мысли о которой у меня внутри возникал отвратительный холодок и начинало подташнивать. Тошнота становилась сильней, если только я начинал фантазировать, как Алина спрашивает: «Ну, кто первый – в душ?» (почему-то я был убежден, что она спрашивает именно так), а потом они ложатся спать… Неимоверным, надо сказать, усилием воли я заставлял свою фантазию заткнуться, погаснуть, умереть, уснуть, потому что представлять, чем они занимаются в постели, было совершенно невыносимо, а вовсе не думать об этом, тоже не получалось.

Так возникло странное, новое для меня и весьма, признаться, отвратительное чувство, названия которому я не знал. Ну, не ревность же называть его?.. Нелепость сплошная: ревновать свою любимую к мужчине, с которым она прожила больше пятнадцати лет?

Однако если быть откровенным до конца (какое нелепое словосочетание: разве можно быть откровенным до конца или не до конца?!), но если все-таки попробовать, придется признать, что наличие у Алины мужа, конечно, нервировало, но ощущение счастья не уничтожало. Уж больно оно, ощущение это, было всеобъемлющим, то есть, заполняющим весь объем жизни. Определенная доля тоски и страданий даже как бы высветляла это счастье, от того делая его еще более реальным.

Рядом с Алиной я перестал не исключать. Нет, я замечал, конечно, женщин, и когда какая-нибудь полногрудая красотка садилась неподалеку, я, разумеется, обращал на нее внимание, – но я исключал. Это было странно и даже непривычно: я абсолютно исключал какие бы то ни было отношения с женщинами.

Алина обожала обсуждать со мной других дам. Делала она это страстно, эмоционально, заинтересованно – так, словно сама не имела к женскому полу вообще никакого отношения. И чем больше восторгалась Алина другой женщиной, тем менее интересной казалась мне эта дама и тем отчетливей понимал я, как люблю Алину и до какой степени она мне дорога.

Алина обладала ещё одним, совершенно уникальным даром: мои желания (как, впрочем, и нежелания), она чувствовала до такой степени точно, что подчас мне самому хотелось спросить у нее, что испытываю я в данный момент. В последний раз в жизни такое было только с моей мамой, к которой я, худой и большеглазый ребенок, мог подойти и спросить: «Мам, а что мне сегодня снилось?» Однажды, когда я понял, что этот вопрос нелеп – это точно означало, что я вырос…

Конечно, Алине задать такой вопрос я не мог, хотя подчас как ни парадоксально, и испытывал такое желание. Но вот то, что она чувствовала мои стремления, страхи, комплексы лучше меня самого – это точно. И вообще, сынок, знаешь, что я тебе скажу? Когда мужчина, глядя на любимую женщину, вспоминает свою мать, – это есть верный признак любви. Я бросался к Алине за защитой, и она защищала меня со спокойной несуетностью любящей женщины.

Помнишь, как ты познакомился с ее дочкой Машей? Такая высокая черноволосая красотка, которая все время смущалась? Забыл уже, наверное? И правильно: нельзя же помнить всех красоток, с которыми знакомится парень твоих лет? Да и суть не в этом… Алина привела Машку на «Три сестры», и, когда они сидели у меня в кабинете, влетел ты… По-моему, как всегда, за деньгами, не помню. Меня поразило, что, увидев тебя, Алина тут же незаметно исчезла, поняв, что мне будет не очень ловко тебя с ней знакомить. Она все понимала про меня, даже то, в чем я сам себе не всегда мог признаться.