Дело о сорока разбойниках - Юлия Нелидова

А Ульяна все в лицо заглядывает, чередуя на нем то улыбку, то гримасу недовольства.

– Нет, дорогой мой Иван Несторович, тигра вам не покажу, – продолжала она, торопливо за ним семеня и не переставая хитро улыбаться при этом. – Он вас одним щелчком челюсти – ам, и все. Зверь он ведь какой, он на страх реагирует, так в нем природой заложено. Зубы показывает, чтобы силу свою обнаружить, самоутвердиться. А то проще с кем это сделать? Правильно, с теми, которые вот такие, как вы бледненькие. С хищником любым главное успеть свой несомненный авторитет утвердить. И спиной никогда не поворачиваться. Усекли? Эх, Иван Несторович, ну? Взбодритесь, что ли! Так показать его вам хочется.

Наконец пересекли двор. На противоположной стороне от главного здания стоял ледник и кладовые – низкие одноэтажные здания жженого кирпича, сокрытые буйной растительностью, – кусты ежевики, старая яблоня, вишневые деревца, посаженные в прошлом году. Ульяна достала из кармашка ключ, отворила одну из дверей:

– Нас здесь никто не увидит.

Завела Иноземцева в помещение, где лом держали, кровати без ножек, полусгнившие столы. Среди мусора, аккуратно припорошенная ветошью стояла его гальваническая установка о двадцати аккуратных серебристо-желтых столбцов.

– Вот! – победоносно воскликнула девушка.

Иноземцев, бледный, трясущийся, опустился на одну из поваленных набок тумбочек и оттер лицо. До последнего думал, что тигра ведет показывать и не ожидал, какой сюрприз его на самом деле ждал. Минуты три сидел, слова не мог вымолвить, отдышаться.

– Как вы ее нашли? – наконец проронил он.

– Я не искала, – отмахнулась она. – Я просто с утра за доктором Боровским как хвост ходила. А он господину начальнику госпиталя отчет давал, что выполнил его поручение и устройство ваше надежно спрятал в сарае. И даже ключ показал, который тотчас же тому передал. А я ключик этот – фьють.

Придя в себя, Иван Несторович подошел к своему аппарату, оглядел его и вздохнул.

– Эх, они его в воде держали что ли, чтобы нейтрализовать электролиты, дерево взбухло, медь окислилась, – сказал он, проведя пальцем по сине-зеленому налету на медных пластинках. Придется разбирать…

Обернулся, хотел отчитать Ульяну, а потом и поблагодарить, но рядом ее уже не было. Выбежал во двор, вокруг – никого, лишь отдаленные голоса из главного здания. Опять убежала, но предусмотрительно оставив на доске прибора ключ от сарая.

Не проходило и дня, чтобы Ульяна не придумала нового оригинального способа Иноземцеву явиться. То залезет ночью в окно, то пристанет на базаре мальчишкой-оборванцем, то придет на прием укутанной в паранджу, зная, что к доктору с сартской стороны часто пациенты хаживали, и тот никогда им не отказывал. Мыслями Иноземцева всецело завладела. Работа его и стала, что уж там об изобретениях говорить. Так и осталась гальваническая батарея не разобранной стоять рядом с индукторным генератором в его квартире. Перенести-то он его перенес из кладовой госпиталя, воспользовавшись ночью дежурства, а вот к накопителю не присоединил. Из госпиталя возвращался, дожидался, когда она в окно влезет, и слушал свою Шахерезаду о разных приключениях по пустыням, по пещерам с озерами на островах, про Аральское море – чудесное явление природы, что прекрасным изумрудом, обрамленным в золотую оправу песков, украшало просторы Кызыл-Кума. Вместе вспоминали Бюловку, Париж, замок в Берри. Иноземцев уже и смирился, что стал участником таких приключений, перестал обиду держать на девушку, рад был несказанно, что она нашлась, что рядом. Никуда бы ее не отпускал, век бы слушал.

Порой Ульяна и в госпиталь приходила, не как прежде сестрой милосердия, а тенью. Умудрялась прятаться от персонала в докторской. Влезет в окно, застанет Иноземцева одного, а когда кто заходил, исчезала, как фантом в ночи, да так, что доктор сам того не замечал и продолжал что-то говорить. Вошедший недоуменно глядел на Ивана Несторовича, и выходило, что тот сам с собой как будто разговаривает.

А однажды, обернувшись тюркской дамой, увела его на сартскую сторону. Там с самого утра на площади гудели сурнаи, дребезжали дойры, пестрые халаты и чалмы рябили в глазах, всюду горы дынь и арбузов, лавки с гончарными изделиями, коврами и прочей восточной мишурой. В воздухе стоял запах свежих теплых лепешек, то тут, то там дымились тандыры. Была пятница. Этот день считался праздничным. После пятничного намаза порой сарты устраивали ярмарки, состязания в борьбе, для чего прямо на площади расстилали ковры, канатоходцы изумляли публику гимнастическими вывертами на высоте нескольких саженей прямо над головами публики. И никто не боялся, что гимнаст с шестом рухнет прямо на них, видимо, не было никогда такого случая. Много русских мелькало среди туземцев, были и иностранцы, Иноземцев, на удивление, повстречал князя Искандера и господина Захо.

Пока обменивался приветствиями, Ульяна, семенившая сзади, как черный таинственный холмик на ножках, исчезла.

А через минуту вдруг в толпе произошло замешательство, сарты не то возмущенно, не то ликующе заэйкали, заойкали. Оказалось, мальчишка в смешной конической шапке, натянутой чуть ли не по самые глаза, в полосатом халате и зеленых мягких сапожках стал просить одного из восточных эквилибристов шест, чтобы попробовать пройтись по канату, и был столь настойчив, что люди вокруг принялись поддерживать его одобрительными аплодисментами и восклицаниями. Канаты были натянуты меж специально установленных столбов, одни тянулись на высоте, другие шли от земли, привязанные к колу, уходя чуть ли не в самое небо.

Мальчишке позволили подняться по такому вот наклонно натянутому канату, не слишком ожидая, что он сможет сделать хоть три шага. Но под всеобщий гул бахвал ловко и за считаные секунды забрался на самую верхушку столба, тотчас опустив шест на площадку, мол, не нуждается в нем. С поднятыми руками скользнул он по канату, что вел к другому столбу, к другой точно такой же площадке. На самой середине он стал нарочито спотыкаться и даже едва не упал, люди внизу сопровождали каждый неаккуратный его шаг улюлюканьем.

– Вот удалец, – проронил князь, щурясь от яркого солнца под ладонью, сложенной над бровями козырьком.

Иноземцев молчал. С тяжелым сердцем он следил за юным канатоходцем, прекрасно зная, что это была Ульяна. Уж как она взбиралась по трехсотметровой железной башне в Париже, что ей эти две-три сажени. Словно издеваясь над публикой, она срывалась, успевала ухватиться, подтягивалась, вновь срывалась, повисала вниз головой.

– Господи боже, да слезешь ты оттуда наконец, – вырвалось у Ивана Несторовича. Потом, заметив недоуменные взгляды и улыбки князя и Дмитрия Николаевича, покраснел, кашлянул и добавил оправдывающимся, смущенным тоном: – Убьется ведь!

– Не переживайте, господин доктор, не убьется, – успокоил его коммерсант. – Видно же, что не первый год лазает, верно, на канате родился. Циркач!

Вместо того чтобы послушаться доктора, эквилибрист достал из кармана оранжевые плоды хурмы и стал подбрасывать их в воздухе. Сначала два вынул, потом третий, потом уже зритель четыре оранжевых мячика наблюдал, быстрым колесом вращающихся меж двумя ладонями циркача. Глядь, а он уже на одной ноге жонглирует, потом уселся, и все руками перебирает – ни одной хурмы не уронил.