Дело о сорока разбойниках - Юлия Нелидова

– Добрый день, доктор, – широко улыбаясь, воскликнул тот.

– Савинков? – проронил в недоумении Иноземцев, тотчас узнав своего пациента. Грудь пронзило неприятное чувство, и он резко дернулся в другую сторону, где, к своему ужасу, увидел точно такую же кровать и точно такую же пижаму.

В страхе вскочив на ноги, Иноземцев обнаружил себя среди пятнадцати железных кроватей и серых пижам и заметался, как подбитая птица. На нем самом была серая пижама – самый страшный кошмар, который преследовал его с тех пор, как он очутился на койке в больнице Святого Николая Чудотворца. Серая больничная пижама, точно ядом пропитанная, точно снятая с плеч прокаженного – самое большое проклятие и самый большой позор всей его жизни.

– Как я здесь оказался? Кто посмел? – кричал он не своим голосом.

В одно мгновение открылась дверь, показалось встревоженное лицо сиделки, потом оно исчезло, и дверь захлопнулась. Не прошло и нескольких минут, как явился Петр Фокич.

– Иван Несторович! – воскликнул он, порывисто подбегая с протянутыми ладонями, не зная, с какой стороны подойти к разъяренному доктору. – Иван Несторович, любезный, не пугайтесь, умоляю вас.

Но тут Иноземцев посмотрел на свои руки – те оказались, к его удивлению, тщательно перебинтованными. Поначалу он не заметил этого, тем более что ныло все тело, но, как только увидел бинты, ладони тотчас же противно засаднили, точно при ожоге, и он вспомнил, как бездумно сжал оголенные концы проводов своей гальванической машины.

Мгновенно перестав кричать и метаться, Иван Несторович бросил взгляд на тумбочку, где надеялся найти свои очки, подошел к ней и, обнаружив свою оправу целой и невредимой, немного успокоился – очки не отняли. Его не станут держать здесь против воли. Не станут! Это какое-то недоразумение, и оно скоро разъяснится.

Дрожащими непослушными пальцами надел очки.

– Иван Несторович, вы ведь помните, что с вами произошло? – спросил Боровский, продолжая красться к Иноземцеву, точно тот был самым, как выразился однажды Дункан, что ни на есть буйным пациентом и мог выкинуть какой угодно номер.

– Да, – сухо ответил он, смерив Петра Фокича холодным взглядом.

– Мы нашли вас без памяти в лаборатории позавчера утром.

– Позавчера? О господи боже, у меня дома туземный ребенок один-одинешенек наедине с магнитным генератором, – вскричал Иноземцев, дернувшись было к дверям. Но Боровский успел того поймать за плечи.

– Все хорошо, Иван Несторович, – успокаивающим тоном проговорил Петр Фокич, стараясь его усадить, – за вашим туземным мальчиком присмотрит Софья Павловна.

– Кто эт-то, Софья Павловна?

– Учительница из приюта для беспризорных, что на Лагерном проспекте. Я сам отвел его туда, попросил обращаться хорошо, объяснил, что мальчик ваш и надолго у них не задержится.

– Зачем вы это сделали? Кто, черт возьми, вас просил? – процедил сквозь зубы Иноземцев.

– Это не моя инициатива. Как вы могли такое подумать? Распоряжение начальника госпиталя, увы. Он был очень недоволен, когда увидел вас полумертвым в обломках гальванической машины. Нам с Андреем Михайловичем насилу удалось усмирить его гнев, поскольку и дня не проходило, чтобы Константин Карлович не говорил, что ваши эксперименты добром не кончатся. Вот поправитесь, подадите ходатайство на опекунство и заберете Давида назад. Никто не воспротивится.

Иноземцев помрачнел, поник, опустившись на кровать и уронив голову на руки.

– Как ваше самочувствие? – присев рядом, спросил Боровский. – Шутка ли, едва не погибнуть под таким напряжением. Кожа на руках-то быстро восстановится, а вот как ваше сердце?

– Благодарю, хорошо, – безучастно ответил Иван Несторович.

– Нет, вовсе не хорошо, вы от нас скрывали, что больны, Иван Несторович.

– Не несите чуши.

– Это очень неправильно с вашей стороны, вы же врач. Александр Львович из туземной амбулатории рассказал нам, что вы часто испытывали приступы одышки, отмахивались, мол, это от хлорной извести. А между прочим, с болезнью сердца не шутят. Вам нельзя было подвергать себя такой опасности, работали днями и ночами напролет, заработав грудную жабу. Иван Несторович, Иван Несторович, ну как же можно? Все признаки стенокардии налицо, а вы не замечаете. Этак и до летального исхода-с недалеко.

– Какая, к лешему, стенокардия, Петр Фокич? Какого исхода?

– Летального, любезный.

– Нет у меня ничего! – воскликнул Иноземцев, предчувствуя, что пахнет заговором и очередным заточением в больничной пижаме. Уж одно то странно было, что Боровский говорил каким-то неестественным елейным тоном.

– Я очень опасаюсь, что это, может статься, не стенокардия даже, а уже миокардит. Есть такая особая разновидность воспаления сердечной мышцы неизвестного происхождения, возможно, вызванного отравлениями. А вы постоянно кислотами дышите! Мы послушали ваше сердце, пока вы были без сознания. И что мы обнаружили? Аритмия, а точнее, ритм галопа, – стал Боровский загибать пальцы, – более того, правожелудочковая недостаточность, ослабление первого тона и систолический шум на верхушке. Поглядите на ваши шейные вены, как они набухли. Неужели вы ничего этого в себе не замечали? Вы травите себя всеми этими опытами! Мало вам черепно-мозговой травмы, полученной в пустыне.

– Это действие токов! Все пройдет через пару дней.

– Тут и до токов не все ладно было, – возразил Боровский. – И я, и Андрей Михайлович, и доктора из туземной амбулатории заметили, как часто вы ходите с прижатой к груди рукой. Давайте-ка, любезный, успокоимся, будем разбираться, как то делают те, кто получил диплом степени лекаря. Итак. Отдает в лопатку, челюсть, желудок, вас мучает тошнота?

Иноземцев побелел, промолчав и нахмурившись.

– Ощущаете ли вы боль за грудиной сжимающего характера, словно давит что-то? – продолжил свой допрос Боровский. – Будьте честны с собой. Вы врач, помните об этом. Посчитайте, как часто вы стали задыхаться, белеть. И при каких обстоятельствах? При быстром ли беге, или на жаре…

– Хорошо, согласен, сдаюсь, – оборвал его Иноземцев. – Выдайте мне нитроглицерина и мою одежду.

– Нет-нет, любезный Иван Несторович, вам прописана госпитализация и постельный режим. Нужно вас обследовать обстоятельно, и на наличие поражения черепных нервов и гематом тоже. Травму черепно-мозговую вы никому не изволили показать. А меж тем ваше поведение указывает на субарахноидальное кровоизлияние, – поднял палец Боровский. – Вдруг понадобится операция, а сердце такое слабое.

Иноземцев посинел и сжал кулаки, невзирая на пережженные ладони, вены на шее и висках вздулись еще больше.

– Мою одежду, Петр Фокич. И ни о какой стенокардии, ни о каких гематомах и черепных нервах больше ни слова, – прошептал Иноземцев таким безапелляционным тоном, что Боровский изменился лицом, поспешил подняться и отойти. Пациенты с замиранием сердца следили за баталией двух докторов – одни, затаив дыхание и открыв рты, ждали конца и, кажется, всецело держали сторону Иноземцева, другие качали головами, осуждающе перешептывались, мол, доктором зовется, а сам лечиться не хочет. Но никому из них неведомо было, как Иноземцев боялся вновь очутиться по ту сторону своего ремесла – не вынес бы позора, не дожил бы до конца недели.