Комендантский год - Александр Тамоников

- Комсомольский значок потерял? - осведомился Гена.

- Да пошёл ты я буду.

Валентин вытаскивает из дальнего кармана старые часы с тонким кожаным ремешком, носить их на руке он почему-то не хотел, часы стояли, Богомолов постучал по стеклу циферблата, потом сообразил, начал их заводить, вращая ребристое колёсико.

- Всё же я считаю, что вы не правы, товарищ майор, - сказал он. - Надо было воспользоваться машиной переодеться в неприятельскую форму, доехать до Шпалерного, а там повернуть на восток. Да, возможно через путину пришлось её пройти пешком.

- Но опять за рыбу гроши, - перебил его Ермаков. – Валентин, вот ты не можешь без этого. Всё уже позади, нет опять за старое. Ты и Фёдора Вячеславовича частенько донимал своими глупостями. Хорошо, что он человек грамотный… был.

Генка съёжился, не уверено глянул на Софью Николаевну, которая никак не среагировала на это.

- Валька, уймись уже, - поддержал его Курицын. - Всегда тебе надо себя показать, собственное мнение оттопырить. Все мы правильно делаем.

- Ага, это как пить дать! - заявил дед Касьян. - Та мудрость народная, знаешь Валентин: из гостей надо уходить вовремя, до того, как разозлишь хозяина. А ты предлагал раззадорить супостата.

- Нет такой народной мудрости! - заявил Кобылин. - Сам придумал, дед Касьян. Ты же мудрый, ты же народ.

- Это кто тут хозяин? - выдал Богомолов, тут мы хозяева, это наша земля.

- Да иди ты в лес, - отмахнулся Курицын. - Не надоели ещё агитки? Вот наши придут, тогда и будет наша земля. Пока уж извиняй, здесь земля Каминского и его упырей, они тут хозяева, нравится тебе это или нет. Прав, товарищ майор. В лес надо поглубже и радуйся, что ты ещё на земле.

- А где же мне быть? - спросил Богомолов.

- В ней, где же ещё, - ответил Ермаков.

Чужак был отменным лицедеем, идеально вписывался в коллектив. Как не удивительно, он сам был не в восторге от разгрома базы Задорожного.

Вадим не сомневался в том что это не человек Каминского, всё гораздо серьёзнее, замыслы противника простираются далеко и глубоко.

- До расположением советских войск километров девяносто, верно? - спросил Вадим.

- Примерно так, - согласился Гена. - Может чуть поменьше. Три уже прошли, линия фронта понятие неустойчивое, условная и зачастую чисто символическая. Не всегда она разделена укреплёнными передними краями. Нейтральная полоса извилистая и меняет конфигурацию, болота, скалы, глухие леса, в ней хватает брешей. Кто-нибудь представляет себе географическую карту?

- А чего её представлять, мил человек? - прокряхтел дед Касьян. - Пойдём лесами, болотами, глядишь кривая вывезет.

- Не очень хотелось бы полагаться на кривую, - заявил Вадим. - А также на русский авось. Точнее нельзя или вы плохо представляете местность?

- Почему же, очень даже представляю, - дед Касьян обиженно засопел. - Крапивинский район тут самый крупный, а населения в нём с гулькин хрен, несколько деревень, райцентр, где батальон РОНА стоит, дороги убитые, лесов много. Вот такое у меня представление, товарищ майор, - дед Касьян откашлялся. - Не знаю, что там за месяц изменилось, но думается, что ничего. Из чащи скоро выйдем, холмы начнутся, прямо пойдём на Черепашью сопку, там скалы вокруг. Проще будет на сопку забраться, чем низом обойти, её сразу узнаем - она отовсюду видна, за горой малость понервничать придётся: скалы там, обрывы. Как пройдём, так сразу в лес, километров двадцать можно никуда не сворачивать, одна дорога будет - из Завьяловки в райцентр, больше нет ничего. Там и кончится владение обер-бургомистра, кол ему в душу.

- Ладно разберёмся… - Вадим не договорил.

Люди вздрогнули, на западе прогремел взрыв, глухой, скраденный расстоянием и густой растительностью.

- Растяжка сработала! - заявил Кобылин. – Наша, товарищ майор, из двух колотушек. Интересно, сколько народу подорвалось?

- Не хотел бы сгущать краски, но нас преследуют, - сказал Ермаков и начал подниматься. - Здесь километра два будет, товарищ майор, скоро они сюда придут. Сваливать надо, пока не оприходовали нас.

- Подъём! - скомандовал Зорин - Рысью уходим, товарищи.

- Вот суки! Поесть не дали, - заявил Тищенко и стал забрасывать обратно в мешок консервные банки.

Взрыв не мог не задержать погоню, всех не положил, но кого-то наверняка, теперь каратели не будут нестись как угорелые, осторожно пойдут, под ноги поглядывать будут. Люди двигались быстро, отдых придал им сил. Мелькали деревья и овраги, пот снова струился по лица. Марш-бросок выдержали все, даже женщины, на поверку оказавшиеся выносливее иных мужчин. Короткие передышки, на полторы-две минуты, и снова в путь.

Лес оборвался, прямо по курсу простирались скалы, бугры, ползучий кустарник в паре верст зеленел внушительный покатый холм, пресловутая Черепашья сопка. Группа прошла по извивам каменных траншей, изъеденных эрозией. Возможно, неподалёку была река и вода весной разливалась, подъём на холмы выглядел не страшно, это был своеобразный коридор в окружении каменных груд и чахлых кустов. Люди торопливо пошли наверх, не далеко от вершины проход загородила небольшая каменная гряда, к ней уже подбирались Кобылин с Суховым, остальные растянулись. Алевтина тяжело дышала, с усилием волочила ноги.

- Снова хочешь на ручки? - спросил Зорин. - Смотри Сухов и Кобылин уже где.

- Подожди, отдышусь, - она остановилась перевела дыхание, двинулась дальше. - Сухов и Кобылин говоришь? - Алевтина вдруг хрипло усмехнулась. - Кто же не знает гражданина Сухова и Кобылина.

- Что-то давнее, - вспомнил Зорин. - Была такая фигура вроде бы драматург и даже профессор. На уроках литературы я точно о нём слышал, раз так, значит личность прогрессивная и оставившая след в драматургии.

- Да, весьма прогрессивная, - согласилась Алевтина. – «Свадьба Кречинского», «Смерть Тарелкина», выдающиеся произведения русской драматургии. Дружил с Александром Островским, изобличал деградацию дворянства, избалованного светской жизнью, показывал нравственное превосходство провинциалов над богатыми уродами, из высшего общества. В некрасивую историю, правда, попал, считалось, что это именно он убил свою любовницу - парижскую модистку Луизу Симон Диманш, переехавшую в Россию. Удушенной нашли бедняжку, недалеко от Ваганьковского кладбища. Вроде надоела она будущему драматургу своей докучливостью, деньги требовала, с другими женщинами встречаться не позволяла. Вот и замыслил он её убить с помощью своих слуг.

- И в самом деле убил? - спросил Зорин.

- По всему выходило, что да. Но история тёмная: семь лет просидел драматург за решёткой, всячески открещивался, его дважды выпускали и снова арестовывали, возобновляли расследование, измучили человека, вроде доказали и даже слуги признались, но потом опять в отказ, дело развалилось, в общем, несколько лет не могли ничего доказать, отпустили человека. Именно за решёткой он начал свой литературный путь. Написала «Свадьбу Кречинского», в общем дело мутное и тёмное, убийство осталось нераскрытым - это до сих пор великая тайна.