Вирус Зоны. Сеятель - Дмитрий Лазарев

Что это, способности «глушителя»? С одной стороны, удивительно вовремя, с другой – почему только сейчас? К черту! Не до этого: там, в поперечном коридоре, в данный момент решается все, и у меня ощущение, что я фатально опаздываю.

– Оставайся здесь! – рявкаю я Рите, не глядя, выхватываю пистолет и рву вперед что есть силы…

* * *

Боль. Она пронзила Ольгу так, словно ее насадили на копье. Чужак оказался слишком силен, и «глушилка» не смогла его додержать. Совсем немного не смогла. Выстрелы в коридоре говорили о происходящих там резких переменах. Ольга почувствовала, как задергался чужак – что-то там с ним случилось нехорошее. Но это, к сожалению, не помогло его победить. Напротив – он наполнился силой бешеной ярости, и с этим уже справиться не смогли ни «лояльная», ни ее отец.

Ольга как-то пропустила тот момент, когда сломался Андрей Игоревич. Просто он вдруг повернулся к дочери и нанес ей псионический удар. Она еще как-то попыталась его заблокировать, но тщетно – слишком велика была мощь разогнанных двойной дозой катализатора псионических способностей профессора Завадовского. И последним, что увидела «лояльная», умирая, были ярко-алые, переполненные кровавым безумием чумы глаза отца, надвигающегося на нее с кривой ухмылкой.

* * *

Одна чуть-чуть не устояла, другие не справились… Вот как прикажете работать с такими лажовщиками? Двое мертвых сверхбыстрых, уже практически покойница «глушилка» и поверженный чумой, усиленный катализатором псионик – вот и все, что у него имелось теперь в сухом остатке. Дмитрий принимал свое поражение стоически. Он сделал все, что мог, но проиграл, оказавшись между молотом и наковальней – сувайвором и безумным Сеятелем. Оставался лишь один вопрос: кто из них убьет его раньше? Или лучше самому? Да, пожалуй, так. Рука «лояльного» приставила пистолет к его подбородку, но палец не успел нажать на спуск. Псионический удар страшной силы погасил его сознание.

* * *

О, конечно же, они там. Оба. Дмитрий и зачумленная Кейт. Вот только она умирает от нескольких пулевых ранений, а он… с ним творится что-то не то – осмысленное выражение в глазах «лояльного» отсутствует, и теперь в них клубится туман безумия. Что же до Соседа, я почему-то не ощущаю его присутствия. Сбежал? Замаскировался? Зато Дмитрий держит пистолет. Неловко как-то держит, странно, будто не знает, что делать с этим предметом.

Догадка осеняет меня одновременно с ощущением сквозняка и химического запаха – верных признаков открытия пространственной аномалии. И в последние мгновения перед тем, как Дмитрий шагает туда, я вновь вижу осмысленный взгляд его глаз. Но это теперь не его взгляд, чужой. Взгляд Соседа. А потом он просто исчезает, а пространственная аномалия мгновенно схлопывается за ним.

Москва

Это был долгий день. Пожалуй, слишком долгий. Даже для нее. И Лариса Козырева возвращалась домой совершенно вымотанной. Давным-давно (господи, да всего какой-то жалкий год назад, а кажется, что в прошлом тысячелетии!), когда Лариса еще только начинала заниматься этой темой на телевидении и ничегошеньки толком не знала, она думала, что Измененные не устают. Ха! Три раза ха! Вот сейчас она проверяла на себе все тогдашние заблуждения. «Новая, более совершенная форма жизни» чувствовала себя снятой со швабры и основательно выжатой половой тряпкой. Разве что не такой грязной.

Большой воскресный эфир «Фактора человечности», просмотр смонтированных материалов, многочисленные интервью с соискателями на должность редактора новостей, планерка на студии – все это вымотает кого угодно, будь ты хоть десять раз Измененная. Впрочем, возможно, пришло время вакцинации. При мысли о том, что все ампулы с антиновой лежат в сейфе-холодильнике в загородном доме, Лариса едва не застонала: по чертовым московским пробкам это добрых два с половиной часа пилить. Но куда денешься…

– Давай-ка на фазенду, Боря! – никаких подчиняющих ноток в голосе, никакой Силы сирены, он и так сделает все, что нужно.

Студийный водитель покосился на босса в салонное зеркало заднего вида, но ничего не сказал. Он и раньше не раз возил ее в загородный дом: не фонтан, конечно, куча времени убивается, но при его-то зарплате ему грех было жаловаться. Борис привык уже, что Козырева при всей ее невозмутимости и всегдашнем покер-фэйсе иногда выглядит так, словно кто-то только что задушил ее любимого котика. На самом деле на «Москва медиа плюс» в Ларисе души не чаяли. За несколько месяцев дорасти от простой журналистки до директора компании, не став при этом безжалостной сукой и не шагая по головам коллег, – это еще суметь надо. Она сумела. К тому же то, через что ей пришлось пройти прошлой зимой и о чем на студии говорили только украдкой и уважительным шепотом, было из разряда «врагу не пожелаешь». Тогда погиб прежний директор компании Мокрушин, бесследно исчезла Наталья, менеджер по рекламе, и вообще вся телекомпания находилась на грани закрытия – на нее катило бочку АПБР, а Ларису объявили в розыск…

Она сумела выжить и подняться, за что честь ей и хвала. На студии завидовали, конечно, стремительному взлету «молодой да ранней», не без этого, но, как ни странно, пересуды в ее адрес не были злыми. Даже наоборот. Коллектив как-то особенно сплотился вокруг нового редактора новостей, а потом и директора – ведь вокруг нее сияла геройская аура, да и сама она пахала как проклятая, остальные только диву давались. И спецпроект свой – программу «Фактор человечности», из-за которой на нее в свое время спецслужбы и окрысились, – не бросила, а продолжала сама вести, курировать и даже отчасти материалы собирать. Ну и с подчиненными не зверствовала, гаек не закручивала, премии платила регулярно. Даешь результат – молодец, возьми с полки пирожок. Поди найди сейчас такого директора!

Но время от времени на нее накатывало. Вот примерно как сейчас. И тогда ее реально становилось жалко. Все понимали, а кто не понимал, тот догадывался, что это ей страшная прошлая зима аукается. Как, почему – неизвестно, но никто особенно выяснять и не пытался. Во-первых, такое любопытство не поощрялось, а во-вторых, ну его на фиг: лезть в дела со спецслужбами и Измененными – на этом последнее здоровье потерять можно.

Так что сейчас Борис просто поменял курс и благоразумно молчал, за что Козырева была ему очень благодарна. Не хотелось ей говорить сегодня вечером. Вот совсем. Наговорилась уже. Хватит. Она и так-то с некоторых пор утратила всякое желание общаться с людьми, но по работе приходилось. То есть Лариса знала, с каких пор и почему, вот только думать об этом было худшей пыткой в ее новой жизни, кажущейся со стороны такой успешной и благополучной.

«Скоро у вас это пройдет», – сказал ей тогда Посвященный. И что? Когда уже?! Не проходит до сих пор, иногда пронзая болью почти физической. Впрочем, она сама виновата – нечего было лезть в сумку Михаила и колоть себе дозу антиновы, чтобы не утратить способность чувствовать. Ну вот, не утратила, довольна?

«Эх, Миша, Миша! Ну почему этой проклятой сувайворской крови нужно было оказаться именно в твоем теле?!» – только про себя, никогда вслух. Потому что это лишь ее боль, и она ни с кем ею делиться не станет. Когда на нее накатывает, всегда так: усталость, внезапная тоска, желание послать всех в далекий тибетский храм, следом образ Михаила перед глазами, а потом, после инъекции, отпускает… как правило. Хотя и не сразу. Людям в таких случаях иногда помогает месть. Но то людям, а ей? А в ее случае? Кому мстить? Тот, в ком за короткое время вдруг сосредоточился весь смысл ее жизни, сам пролил свою кровь на алтарь всеобщего спасения. Всю без остатка. И кого карать? Алтарь? Посвященного, которому пришла в голову эта гениальная мысль? А какие у него были варианты? Пустить все на самотек? И что тогда? В качестве ответа перед глазами сразу же возник еще один образ, вселяющий ужас и ненависть, – образ Сида-Паука. Михаил сам сделал свой выбор, и его вроде бы тоже особо не в чем упрекнуть. Все правильно. Только он выбрал смерть, а боль осталась ей.