Черный день. Книги 1-8 - Алексей Алексеевич Доронин

кто погиб за то, чтоб наш народ жил. Поименный список слишком длинен, и я читал бы его до вечера. Но это ребята, с которыми не страшно было пойти в огонь и воду. Каждого я знал и могу сказать: таких людей больше не делают. Из этой же когорты был и наш лидер. Я не побоюсь сказать больше… наш вождь. Не фюрер, нет. Вождь племени. Нет, он не был мессией в привычном понимании этого слова. Он не ходил по воде и не воскрешал мертвых. Просто он совершал поступки, которые казались невозможными, благодаря тому, что совершал их, совершенно не думая о себе. И это придавало ему силы. Он научил этому и нас. Можно ли назвать его героем? Да нет, это слишком мало. Возможно, его имя когда-нибудь забудут. Он сделал свое дело и ушел. Но то, что он совершил, определило нашу судьбу и судьбу наших потомков. Он изменил наше будущее, потому что создал его. Он не захотел смириться с «законами развития социума», с «психологией людей в экстремальной ситуации», согласно которым мы все должны были превратиться в зверей, как часто рисуют в книжках. Он не хотел оправдывать свою слабость гнетом обстоятельств! Он боролся против обстоятельств… и победил, заплатив за это цену своей жизни. Он знал, на что идет. Но вот что я вам скажу! Человек, выносящий свои устремления за пределы собственной жизни в десять раз сильнее того, кто живет только для себя. Сергей Борисович подал нам всем пример того, как надо жить на этой земле. Нам, последним русским, последним сибирякам. Поэтому мы, жители Западной Сибири, которым никогда не было легко, выстоим и победим. И построим новую цивилизацию. А иначе позор нам.

Богданов перевел дух. Даже несгибаемым ораторам надо получать из воздуха кислород.

— Мы обязательно поставим памятник ему, как и всем погибшим на этой войне. Настоящий мемориальный комплекс. Простого креста мало. У меня всё, спасибо.

В землю гроб опускали под настоящий траурный марш. Данилову проще было представить, где они взяли инструменты, чем то, как удалось отыскать людей хотя бы с крупицей умения на них играть.

А когда могильный холм был насыпан, прозвучал залп танковых орудий. Данилов очень хотел верить, что этот залп будет последним, который  он услышал.

Наступила тишина, в которой было слышно только шорох одежды теснящихся на узком пятачке людей.

И тут от толпы отделился Колесников. Этот был в камуфляже и не в начищенных туфлях, как Богданов, а в черных сапогах.

— Есть важное дело, которое надо решить, не откладывая в долгий ящик, — пробасил он. — Кто-то должен принять бразды правления.

В устах такого человека, как он, эти слова звучали слишком гладкими, чтоб быть спонтанными. Наверное, он тоже пил чай с четой Богдановых. Тщеславия этот бесстрашный боец был лишен начисто. Ведь мог бы и побороться за шапку Мономаха.

— Предлагаю не орать, как на новгородском вече, а поднять руки. Или не поднять, как кому нравится, — произнес Богданов с таким видом, что охотно верилось: неограниченная власть ему не в радость, но эту ношу он готов принять.

То, что творилось дальше, Данилов воспринимал со странным ощущением дежа вю.

Когда дошло до голосования — вернее, выражения одобрения — Александр поднял руку одним из первых. Одновременно с ним подняли руки бывшие сурвайверы, товарищи Богданова по довоенной жизни. Данилов увидел, как по толпе рябью, концентрическими кругами разбегается начатое ими движение.

«Пожалуй, городу нужен как раз такой человек. Ну не себя же предложить? Дай бог, чтоб эта ноша не доконала его так же быстро, как Демьянова», — подумал Александр.

Решение покинуть Подгорный тоже было принято единогласно. Теперь это место для памяти, а не для жизни.

Уходя с кладбища, Данилов думал совсем не о власти и тронах. Он размышлял о том, что есть что-то жуткое до смеха и одновременно смешное до слез в том, что единственный носитель разума, который строит наполеоновские планы и считает весь мир своей песочницей, должен так же умирать, как тараканы и инфузории.

Уже проталкиваясь к выходу, Данилов увидел совсем близко лысую башку Мясника. Тот тоже крестился, и на обезображенном лице чудовища ему померещились слезы. А глаза уж точно были красными. Должно быть,  успел приложиться к бутылке.

Столы были накрыты прямо под открытым небом. Уж чего, а открытого неба в городе-призраке теперь было хоть отбавляй. Ради этого дня были распечатаны даже самые неприкосновенные запасы, а рыбаки и охотники снабдили их всем, что можно было поймать или выловить в лесах и реках региона.

Вскоре Данилов увидел знакомых, а заодно и свободное место. Разговор шел неспешный и тихий: о вечном.

- Вот так и мы когда-нибудь… - философски произнес МЧСовец Кириллов, уплетая картофельное пюре.

- Дай бог, чтоб именно так, — Краснов неожиданно упомянул всевышнего, выплевывая на салфетку рыбные кости. — Чтоб быстро… хлоп и всё. Не хочу гнить заживо.

—  Садись, Саня, - церемонно подвинул ему стул фермер Тима. — Сейчас водку принесут.

Сначала Данилова до зубовного скрежета разозлил их цинизм. Это что же получается - «умер Максим, ну и хрен с ним»? Да этот человек создал новый мир. Всем жизни спас. А для них его смерть — повод наесться и нажраться.

Но нельзя сказать, что ему самому кусок в горло не лез — даже со скромной поминальной трапезы. Мертвым мертвое, живое для живых. От размышлений он, как всегда, проголодался, поэтому ел с аппетитом даже поминальную кутью, изюмины и рис в которой всегда ассоциировались у него с чем-то холодным и могильным. Александр заставил себя выпить одну рюмку из уважения к другим, а дальше запивал еду только компотом, сваренным, надо сказать, из отличных сухофруктов. Утром ему надо было на работу, и он это помнил. А еще после уроков Богданов собирался дать ему какое-то ответственное задание, а это следовало воспринимать теперь как приказ, а не как просьбу.

*** 

Школа, которая была заодно университетом, временно размещалась в самом большом из уцелевших жилых домов — одноэтажном, с печным отоплением. Настало первое сентября.  Даже дети уже догадывались, что город проще оставить, чем отстроить, поэтому у всех было чемоданное настроение. Учиться хотелось меньше всего.

Сегодня у Александра было три урока: по истории Древнего мира для малолеток,  по философии и по латинскому для тех, кто возрастом уже годился в студенты. Данилов, как он сам шутил, преподавал только мертвые языки: