Черный день. Книги 1-8 - Алексей Алексеевич Доронин

Колесников так вообще смотрел на майора как на ненормального. "Зачем было называть крайний срок, Сергей Борисович? И почему шесть, а не восемь?" - недовольно вопрошал он.

Демьянов посоветовал ему расслабиться.

— Те, кто не сдастся через шесть, - сказал он, - не сдадутся и через восемь. Можете оправиться, подкрепиться, закурить, умыть рожу. Но не теряя бдительности.

На исходе четвертого часа в окне третьего этажа особняка появилось белое банное полотенце. А пятью минутами позже из распахнутых дверей с белым флагом вышел человек  в черном берете и черных очках.

- Мы решили сдаться, - с непроницаемым видом произнес он.

- Вот и отлично, - кивнул майор. - Выходите не торопясь и по одному. Стройтесь вон на той площадке. За заборчиком. Только не толпой, а ровными рядами. И ждите досмотра. Оружие — у кого есть - кладете на землю прямо здесь у дверей.

Это была автостоянка для служебных машин. Огороженная и с твердым покрытием. То, что нужно.

- Да вы просто волшебник, - произнес Бурлюк, все еще связанный, но немного успокоившийся, когда понял, что его не будут резать.

Он смотрел на процесс капитуляции разве что не разинув рот.

- Нет. Я просто пожарник. Тем более бывший.

Вслед за человеком в берете начали выходить остальные. Из высоких дверей здания полился поток, показавшийся майору бесконечным, который иссяк только через десять минут. Выходившие люди четко делились на сословия и состояния. Тут были и рабочие в синих комбинезонах, и пехота в зеленом камуфляже с надписью «Легион», и крепкие мужики в черной полицейской форме, сваливавшие на ходу свои бронежилеты в общую груду. В другую кучку бережно клались автоматы, пистолеты и даже помповые ружья. А также гранаты, снайперские винтовки и несколько противотанковых гранатометов.

Следом вышли несколько подтянутых мужчин в черных костюмах — воротники их белых рубашек казались смешной неуместностью, но движения были быстры и точны. Этих следовало обыскать с особым тщанием. Примерно двадцать женщин: половина уборщицы и кухарки, другие, судя по холеным лицам, то ли секретарши, то ли массажистки. Все, как один, выходили с поднятыми руками (хоть Демьянов об этом и не просил) — кто злобно, кто пугливо озираясь вокруг.

В самом конце отдельной группой шли VIPы: пухленькая, но миловидная дочь Мазаева лет двадцати, его последняя гражданская жена — черноволосая и стройная, с глазами, как у лани, возрастом чуть младше его дочери, новый глава администрации Заринска, он же бывший зам губернатора со своим толстым помощником и мужик, про которого люди Топора сказали, что он архиепископ — узнать его было трудно, он был в мирском костюме и туфлях на босу ногу, а не в шитом золотом облачении. Эти шли чуть ли не бегом и отдельно от остальных. Видимо, боялись своих бывших слуг больше, чем осаждающих.

Последними вышли трое дюжих охранников, которые несли на плечах ковер.

- А это еще зачем? - приподнял брови Демьянов.

- Говорят, труп врага всегда хорошо пахнет, — произнес человек в берете. — Когда-то он заставил меня застрелить нескольких собачек. А теперь вот сам принял собачью смерть. Жизнь штука переменчивая.

Его фамилия была Васильев, но Демьянов из донесений Топора знал его как "Пиночет". Именно он стал после гибели Черепа главой службы безопасности компании.

Теперь он стоял рядом с бойцами Демьянова — со свободными руками, не под прицелом, но под присмотром. У майора и в мыслях не было слишком доверять единожды предавшему. Надо бы распорядиться, чтоб этого человека после победы задвинули подальше, свинофермой руководить.

Демьянов приказал носильщикам положить на землю и развернуть свою ношу. Он видел, что на ковре проступали бурые пятна.

В ковре действительно оказалось то, что он и ожидал увидеть.

Демьянову против воли даже стало его жаль. Не Саурон и даже не Саруман, а больной и преждевременно постаревший человек, который перед смертью потерял все и был предан всеми. Ведь на глазах олигарха рухнула его империя, которую он сумел сохранить даже после Армагеддона. Были люди и хуже него. Демьянов таких видел.

Но тут майор вспомнил обо всех, кто погиб в Подгорном, и жалость прошла.

-  Ну его к черту. Сожгите в котельной, а пепел развейте по ветру. На пустыре.

- А с этими что делать? — Колесников указал на высокопоставленных пленников.

— Вы не посмеете меня тронуть! — благим матом заорал бывший заместитель губернатора. — Я государственный служащий.

- И это значит, тебя пули не берут и веревки не душат? Надо бы проверить, - оскалился Топор, но Демьянов бросил на него сердитый взгляд.

- Мы держим слово, - сказал он. - Тех из ваших людей, кто попал к нам в плен на севере с оружием в руках, ждут принудительные работы. На ограниченный срок. Вас, «элиту» этого замечательного города — тоже. Почувствуйте на себе жизнь ваших холопов. Но вы будете жить у себя в домах. Разве что придется потесниться. Квадратные метры будут поделены по душам, а продукты — по едокам. И никаких холопов больше не будет. Все равны.

— А женщины? — это подала голос вдова Мазаева, отчаяние, видимо, придало ей смелости. — Тоже за плуг?

У нее был красивый голос оперной певицы.

— В том, что касается виновных - никаких исключений. Просто более щадящий режим, особенно для вас.

Похоже, она носила ребенка, но Демьянов был далек от традиций кровной мести. Пора уже заканчивать эту «войну алой и белой розы» и приступать к нормальной жизни.

Внезапно он повернулся к Колесникову.

Рассказывая об этом дне много лет спустя, командир вооруженных сил Подгорного всегда будет говорить, что на лице Сергея Борисовича в этот момент ничего не отражалось. Только смертельная усталость.

— Олег, — голос его был тихим, будто он не хотел, чтобы другие его слышали. — Мне надо передохнуть. Ты помнишь, что я говорил. Позаботьтесь, чтоб все прошло гладко. Мне надо посидеть пару минут.

— В домике для гостей есть все условия, - угодливо предложил Васильев. Он стоял рядом, и, похоже, у него были очень длинные уши. — Можете даже в бане попариться.

— Дайте только поспать, — отмахнулся майор. — К утру я буду…

Он не договорил, лицо его исказилось, словно он съел что-то очень кислое.

Он не делал никаких картинных движений, не хватался за сердце, а просто присел на корточки. Лицо его, и до этого имевшее сероватый оттенок,