Я, они и тьма - Анна Зимина

И уж совсем неожиданно ему стало смешно. Он даже не понял сначала, что с ним происходит – смех родился как-то сам собой, очень внезапно. А уж когда она его передразнила… И откуда это в ней?

Если она говорит, что потеряла память, то все объяснимо. Необъяснимо другое – она ведет себя с ним как с равным, кричит, хамит, притом весьма изощренно, с выдумкой. Смешная. Необычная. Темная, которую он собирается использовать. И откуда она такая взялась? Хотя – откуда – вопрос понятный.

Дерек усилием воли взял себя в руки – тьма не дремала, снова собираясь в нем, как грозовые тучи.

И извинился перед растерянной темной, которая держала в руках книгу – видимо, собиралась запустить в него, но не успела.

Извиниться вышло неожиданно легко, что удивительно – Дерек почти никогда и ни перед кем не извинялся. И она успокоилась. Посмотрела на него искоса, как дикая неприрученная лань, и заметно расслабилась.

– Я действительно прошу прощения. Мне не стоило этого делать. Надеюсь, мы оставим этот эпизод в прошлом.

Девушку заметно перекосило, но она кивнула и осторожно положила книгу на стол.

– Я не могу быстро писать и читать. Это я тоже забыла, – заявила она. – Может, выплатишь мне моральную компенсацию и отпустишь на все четыре стороны? А я тебя тогда прощу.

Ват Йет едва не поперхнулся, однако быстро взял себя в руки.

– Если ты знаешь, что такое «моральная компенсация», значит, и остальное вспомнишь. Надо многое сделать. У нас большие неприятности. Император Дигона уже вовсю пользуется источником богов, и никому неизвестно, что произойдет со дня на день. Ты хоть помнишь, кто такой император? Или Дигон?

Она кивнула, тут же нахмурившись.

– Тогда свари нам кофе. Дел у нас много.

Не говоря больше ничего, темная отправилась на кухню. Варить кофе.

Ват Йет задумчиво посмотрел ей вслед. Она переплетала на ходу растрепавшиеся русые волосы. Ее худенькая узкая спина была ровной – почти идеальная осанка. Мда… Пожалуй, сваренный ею кофе лучше не пить. Вдруг вместо сахара она по незнанию добавит пару ложек яда?

Дерек вздохнул, отворачиваясь и снова беря в руки карандаш. Грифель заскользил по белому гербовому листу, оставляя после себя цепочку букв. Приказы, приказы… Они писались почти машинально. Он думал о Йоле. И все-таки откуда она знает о динамите? Хотя… Может, она не все забыла? Она была «золотой» рабыней при королевском писаре, мало ли какие бумаги ей приходилось читать? Вполне возможно, она и его приказы переписывала или приказы военных. И о динамите узнала оттуда, а теперь всплыло? Да, наверное, так оно и было. Другого объяснения нет.

Успокоившись, Дерек Ват Йет сосредоточился на тактиках и стратегиях. Через четверть часа железные птицы разлетятся по управлениям, по нужным людям, и сегодня же начнется атака на Дигон. Только бы успеть… Эти дикари быстро поняли, как пользоваться силой богов, и это может привести к страшным, непоправимым бедам. Если бы Дерек Ват Йет знал пословицы мира Веры, он бы применил известное «Заставь дурака богу молиться, он себе весь лоб расшибет» или «Сила есть – ума не надо». Еще про обезьяну с гранатой тоже неплохо бы подошло. Дигонцы и император Пилий в частности были настоящей иллюстрацией к этим мудрым народным словам.

И пострадать от их дурости мог весь мир. И особенно Тирой – к нему у Пилия были свои счеты, и Дерек на его счет не заблуждался. Дурак на троне – смерть, голод, разорение.

***

Кофе ему, …! Я недовольно пыхтела, сопела, но ароматный напиток сварила. На удивление мне было спокойно – выплеск эмоций был полезен. Тьма ощущалась у сердца, как прохладный комок, но не мешала. Тело Йолы тоже не скручивало от желания к Ват Йету. Ну и слава богу!

Да и то, что сказал Дерек, заставило меня собраться. Война идет. И я почти в эпицентре.

Я задумчиво накладывала в чашку неровные кусочки колотого сахара – привычного нам сахарного песка тут почему-то не было. Один, второй, третий… Я остановилась на шестом. Надеюсь, Ват Йет любит послаще.

Вдохновленная своей маленькой пакостью, я вернулась с кофе в гостиную. Ват Йет стоял у открытого окна, выпуская одну за одной железных птиц. Они уносились в светлеющее небо.

– Сегодня начнется война, – сказал он, не оборачиваясь ко мне, и я вздрогнула. Сегодня… Уже сегодня. В груди отозвалась тревожным холодком тьма.

В имперской мастерской беспрерывно стучало, грохотало, звенело. Сухие мускулы нескольких дюжин мастеров перекатывались под кожей, и мышцы уже сводило от постоянного напряжения. В раскаленные докрасна печи падали капли пота, шипя и добавляя новых ноток во всеобщую какофонию звуков. Артефакторы сидели за сложной, скрупулезной работой, не разгибая спины.

Под медной крышкой слышался непрекращающийся гул. Он то становился тише, то снова набирал обороты. Об крышку изнутри что-то иногда раздраженно стучало, билось.

Император Пилий Дигоная коснулся медного бока горшка, сосредоточился, пропуская в него горячую магию – она перестала быть мятной, прохладной, божественной после того, как полностью слилась с человеком.

Гул в горшке на мгновение стих совсем, а потом снова набрал силу.

Два десятка железных мух – столько получилось сделать самым лучшим умельцам Дигона. Мухи получились не очень-то изящными – полое тельце с устройством вроде миниатюрного шприца, несложный механизм подъема, крылья. Ничего лишнего. Все остальное наполнила магия Шестнадцати, послушная воле своего хозяина. Эта магия была истинным чудом. Сырая, толком не оформившаяся, она обладала чудовищной силой и была очень управляемой, даже, наверное, доверчивой. И сейчас она послушно выполнила то, что в нее вкладывал нынешний ее хозяин. Очень зря.

Она раздраженно, даже разъяренно полыхнула жаром так, что медная крышка стала мягкой, словно была сделана из сливочного масла, а не крепкого металла. Правда, мух она не испортила, всего лишь отравила их тела, наполнила злой волей – все так, как и хотел император.

Если бы кто-то смог увидеть потоки магии в этот момент, то он бы с ужасом и брезгливостью отошел бы подальше. Светлые, гладкие, как струи воды, искрящиеся потоки магии, столкнувшись с человеческим механизмом, потемнели, искривились, разрослись, как отвратительные наросты, воспалились, впились в медь. Это выглядело неправильно, противоестественно, но увы – люди не могли видеть этого.

Они видели только результат, и им хватало.

Жалкий раб, не поднимая головы, поднял крышку, когда император благоразумно спрятался за прочной стеклянной перегородкой мастерской.

Разозленные железные шарики, вылетев из горшка, сгрудились вместе, рядом. Они были нацелены на одного-единственного человека и не собирались нападать без нужды. Им предстояло лететь в Тирой, чтобы выполнить свое предназначение. Там, в Тирое, кое-кто встретит свою смерть от тысяч укусов. Собаке собачья смерть.