Служилые элиты Московского государства. Формирование, статус, интеграция. XV–XVI вв. - Михаил Бенцианов

Несмотря на позднейшие местнические предубеждения, удельная служба до определенного времени давала возможность некоторым фамилиям московской аристократии «удерживаться на плаву», сохраняя свои «честь» и положение в бурных перипетиях придворной и политической борьбы. Удельные князья конца XV – первой трети XVI в. за редкими исключениями были родными братьями «государя всея Руси». Переход на удельную службу происходил в границах одной и той же правящей семьи и не мог рассматриваться как измена. Статус же удельного боярина стоял всего лишь на одну ступень ниже, чем звание собственно великокняжеского боярина, что способствовало в дальнейшем обратным переходам. Уже говорилось о том, что некоторые из князей Оболенских служили в конце XV в. в уделах. Андрею Углицкому служил, в частности, князь В. Н. Оболенский, который стал родоначальником известных впоследствии боярских фамилий Курлятевых и Хромых. Скорее всего, правы были Г. Алеф и А. А. Зимин, считавшие, что причиной подобного перехода братьев была складывающаяся родовая система наследования чинов (квоты). В углицком дворе В. Н. Оболенский стал одним из виднейших бояр, что впоследствии позволило его потомкам добиться высокого положения при Государевом дворе. Князья Курлятевы, отметившись на службе у Дмитрия Углицкого, затем беспрепятственно получили доступ в Боярскую думу и рассматривались в качестве лидеров для других представителей князей Оболенских[360]. Удельные дворы, таким образом, выступали в качестве своеобразных «запасных аэродромов» для представителей боярской аристократии. Успешную карь еру при удельных дворах могли сделать и рядовые дети боярские. «Ближним» дворянином Андрея Старицкого был Григорий Каша Огарков. Он, по-видимому, принадлежал к числу старицких вотчинников. Ни один из представителей этой фамилии не фигурировал в Дворовой тетради или в разрядных книгах, что говорит в пользу их не слишком высокого статуса. В этой связи можно вспомнить категоричное высказывание И. Яганова: «А не хотел бы яз тобе, государю, служити, и яз бы, государь, и у князя у Юрья выслужил». Находящийся в московской тюрьме этот бывший вассал Юрия Дмитровского считал тем не менее возможным таким образом напомнить о своих заслугах, показывая реальную возможность «выслуги» при его дворе[361].

Дальнейший рост удельных дворов за счет великокняжеских бояр и детей боярских сдерживался с помощью запретов, подкреплявшихся как крестным целованием, так и применением репрессивных санкций. Несмотря на сохранение старого положения удельного времени: «А бояром и детем боярским межи нас волным воля», имелось немало способов сделать это правило простой формальностью. Достаточно вспомнить пример князей И.М. и А. М. Шуйских, которые после попытки отъезда в Дмитров, предпринятой ими незадолго до смерти Василия III, были схвачены и закованы в кандалы. В официальном московском летописании действия дмитровского князя во время этого отъезда выглядят совершенно неестественными: «Князь же Юрьи нимало не пререкова о них, но вскоре их отда великого князя посланником»[362].

В 1522 г. князь Василий Васильевич Шуйский клялся «от своего государя великого князя Василья Ивановича всеа Руси и от его детей из их земли в Литву, также ми и к его братье ни инуды никуды не отъехати и до своего живота». Подобное обязательство было повторено несколько лет спустя князьями Дмитрием и Иваном Федоровичами Бельскими, а также Иваном Михайловичем Воротынским. Прямые запреты переходить на службу в дмитровский и старицкий уделы содержались в крестоцеловальной грамоте 1532 г. Михаила Андреевича Плещеева. В этой же связи можно вспомнить эпизод присяги Юрия Дмитровского и Андрея Старицкого малолетнему великому князю Ивану после смерти Василия III. Эти удельные князья обещали, что государьства им под великим князем Иваном не хотети, ни людей им от великого князя Ивана к собе не отзывати»[363].

Известно всего несколько случаев перехода великокняжеских служилых людей от Василия III на службу в уже существующие уделы. Василий Иванов Шадрин перешел к Юрию Дмитровскому после продолжительного плена в Крыму. Сам по себе факт пребывания в плену, видимо, освобождал его от прежних служебных обязательств, по аналогии с положением Судебника 1497 г.: «А холопа полонит рать татарская, а выбежит ис полону, и он слободен, а старому государю не холоп». При дмитровском дворе видные позиции занимали его ближайшие родственники В. К. и Д. Ф. Вельяминовы. Боярином Юрия Дмитровского стал и сам В. И. Шадрин[364]. Уже говорилось о князе И. А. Хованском, который, видимо, был отпущен в удел по случаю свадьбы его дочери с Андреем Старицким.

При консервации состава удельных дворов, отсутствии притока в них новых лиц основными источниками их пополнения становились сыновья служивших здесь бояр и детей боярских, что способствовало созданию собственно удельных династий среди служилых людей. Следы подобных династий на примере князей Лыковых, Мешковых Валуевых, Хлызневых-Колычевых, Сатиных прослеживаются в дворах Андрея и Владимира Старицкого.

Более серьезный масштаб носили обратные переходы, с удельной – на великокняжескую службу. К Василию III перешел Иван Семенов Рудной Сурмин, в свое время бывший одним из волостелей Юрия Дмитровского. В 1522 году он выполнял обязанности пристава до Смоленска. Близок к дмитровскому двору был также дьяк Василия III Болобан Кувшинов. В начале XVI в. он был одним из послухов в данной грамоте князя А. А. Голенина в Иосифо-Волоколамский монастырь. Его родственники в середине XVI в. продолжали служить по Кашину. На великокняжеской службе ему удалось сделать карьеру, войдя в состав московского дьячества[365].

Иван Лунин Мечнянинов в 1503–1504 гг. вместе со своим отцом и братьями получил от Юрия Дмитровского жалованную грамоту на вотчину в Кашинском уезде. Уже в 1514 г. он владел землями (от Василия III) в Рязанском уезде. Стоит предположить, что еще при жизни Юрия Дмитровского можайское поместье получил Ширяй Нестеров. Его сыновья в Дворовой тетради уже были записаны по Можайску[366].