Последний бой Пересвета - Татьяна Беспалова

Пока они говорили, во дворе монастыря начали собираться монахи – братия вышла встречать своего игумена, а также ожидала услышать, кто же пожаловал сюда вместе с отцом Сергием.

Пересвет соскочил с коня. Нет, не нравился Сашке нынешний вид старца. От быстрой ходьбы по хорошему морозцу люди румяными становятся, пышут жаром, будто свежеиспечённые пироги, а Сергий стал бледен, дышит слабо, смотрит смутно.

– Благослови, честный отче, – хором произнесла братия, а Пересвет, почти перекрывая хор голосов своим басом, в крайнем беспокойстве просил:

– Здоров ли ты, отче?

– Здоров, устал только, – успел ответить Сергий прежде, чем невыносимая усталость отняла у него возможность не только идти своими ногами, но даже стоять.

– Ах, томно мне, сомлел, – прошептал Сергий.

Пересвет успел подхватить его, поднял на руки. Ох, и тяжел оказался старец!

– Нет, старче, ты ещё не помираешь! Духу в тебе много, но и здоровой плоти вдосталь! – так говорил Сашка, а братия меж тем обступила их, тоже с беспокойством спрашивала игумена о здоровье, но Сергий уже витал где-то в иных сферах, ближе к Богу.

Пересвету указали дорогу к келье преподобного, и Сашка, широко шагая по тропинке, между потонувших в сугробах избушек Маковецкой обители отнёс Сергия в то жильё, куда указали.

Вот она, низенькая избушка, наверное, самая старая в монастыре, но заботливо поддерживаемая в надлежащем виде. Щели между брёвнами конопляным волокном заткнуты и сверху глинкой замазаны – совсем недавно замазаны. И крыша перекрыта недавно. Оконце затянуто бычьим пузырём. Дверь плотно подогнана. На крылечке все досочки новые, одна к одной. А возле крыльца на широком дубовом пне искусно вырезанное из дубовой же колоды изображение медведя. И всякая-то шерстишка иссечена, и глазки, и ушки, и пасть оскаленная, словно в улыбке, и когтищи на лапах, и зубищи.

– Это каким же мастером надо быть, чтоб сотворить такое! – изумился Пересвет, но тут же опомнился и, легонько подталкиваемый в спину братией, внёс Сергия в избушку, устроил на скромной постели. Оглянулся, ища стол с кувшином или плошкой, хотел лицо преподобного водой омочить, но сам не заметил, как был оттеснён монахами, которые со знанием дела начали хлопотать вокруг старца, влили ему в рот какое-то снадобье, стащили с ног Сергия сапоги, укутали его получше большим одеялом из овчины.

Один из чернецов, чуть помладше Сергия, взял Пересвета под руку и повёл к дверям:

– Ступай, сыне. Спасибо, что подсобил. О дальнейшем не тревожься. Господь милостив – послал отцу Сергию тебя в попутчики, чтоб игумен наш, привычный к одиночному хождению, добрался до обители благополучно. Думаю, будет Господь милостив и дальше. Ты же стань нашим гостем. Брат Илая тебя накормит и укажет, где взять сена для коня.

Так Сашка оказался на крыльце избушки. Престарелый монах снова скрылся в её чреве, а снаружи никого не было видно.

– Эй! Где тут Илая? – громко спросил Пересвет.

Вдруг откуда-то сбоку, словно из-под сугроба, прозвучал мерзенький голосок:

– Ты кто такой, орясина? Да как посмел войти в святую обитель, перепоясанный мечом? А коня почему за забором не оставил?

– Экий ты любопытный, – шмыгнул носом Пересвет. – Укажи-ка мне, где взять сено, а после я тебе и отвечу на всё.

Из-за сугроба возникло нечто низкорослое, мешковато-округлое, сверху заросшее густым сизым волосом, а снизу прикрытое драной дерюгой. Пересвет услышал перестук вериг, учуял смрад давно не мытого тела, распространявшийся даже на морозе.

– Кто ты? Зверь иль человек? – усмехнулся Пересвет.

– Я – Илая, монастырский ключник. А ты кто таков? Зачем преподобного Сергия обидел?

– Я митрополичий дворянин Сашка Пересвет. По указу владыки сопроводил преподобного к месту монастырского жития. А с чего ты взял, что я чем-то обидел отца Сергия? Почто на меня напраслину возводишь? – начал сердиться Сашка. – И веди давай меня к овину, или где у вас тут сено хранится!

Существо неторопливо зашагало по проложенным между сугробами тропкам, продолжая хаять Пересвета. Так дошли до того места, где был оставлен Радомир, и теперь направились к овину, а ключник всё продолжал корить Сашку, приписывая ему все смертные грехи:

– Предерзкий ты человек, а дерзость твоя от гордыни, а гордыня твоя от кажущейся телесной мощи. Думаешь, силён ты? А я вот вижу в тебе слабостей множество. И не только к блуду с женщинам привержен ты, но и к пьянству постыдному… Думаешь, не чую я в твоём смрадном дыхании перегар? Ох, как от тебя несёт! Ох, как смердит! Чего кривишься? Уверен, что это моё тело смердит? Не-ет. От меня благоухание исходит, потому как запах мой говорит о намерении к небесам приблизиться. А вот от тебя исходит смрад греха, потому как…

Пересвет не дал ему договорить, выпростал ногу из-под полы тёплого плаща, изловчился и пнул мерзкое существо в то самое место, где полагал у него зад. Илая пошатнулся да и ткнулся с размаху в снег тем местом, где предположительно было лицо. Вериги оглушительно загрохотали, брань умолкла. Сашка перешагнул через Илаю, ибо овин уже стал виден без указаний ключника.

Привязывая Радомира возле овина и задавая коню корм – большущую охапку сена – Пересвет слышал позади себя перестук вериг, однако Илая опасливо молчал, никого более не бранил.

* * *

Пересвет обошёл по наружной стороне всю монастырскую ограду. Трогал руками тонкие заостренные сверху стволы молодых сосен, что теперь стали тыном. Пробовал, крепко ли стоят. Вдыхал полной грудью морозный, пропитанный сосновым духом воздух.

Так, ходя кругом, нашёл Сашка неприметную протоптанную в снегу стёжку и побрёл по ней в странной задумчивости, пытался вообразить себя одиноким, забытым миром и людьми иноком, полунагим, вооруженным только безусловной верой в благость Всевышнего.

Стежка вывела на пологий, свободный от леса склон холма, откуда было видно всю окрестную даль. Чудесный простор расстилался вокруг. На многие версты лишь макушки дерев, запорошенные снегом, и ни единого дымка, никакого следа человеческого жилья. Тишина стояла кругом. Слышно было, как потрескивает промёрзшая кора и как скрипят тревожимые слабым дуновением ветерка старые сосны.

Возвращаясь в обитель, Сашка ещё издали заметил сизые дымки над крышами келий. Братия топила печки. Он зашел за тын, снова изумляясь отсутствию ворот. Мимо спешил инок. Его лицо скрывал низко надвинутый башлык.

– Здрав будь, брат! – робко приветствовал его Пересвет.

Ответом стал молчаливый поклон, после чего инок посмешил прочь, к примостившемуся под боком тына дровянику.

– Эх, захворал отец Сергий. Не у кого спросить, а я недоумеваю… – вслух произнёс Пересвет, обращаясь больше к самому себе, но вдруг услышал за спиной.

– В чем недоумение твоё, брат? – Пересвет обернулся на голос.

Перед ним стоял нестарый ещё человек – кряжистый, крупный с суровым обветренным лицом, чернобородый и черноглазый.