Бриллиант Фортуны - Валерия Вербинина

– Все-таки Полина права, вы ради требований момента готовы придумать любую теорию, – не удержался Алексей. – А вы не думаете, что дети не только захотят отомстить своим родителям, но и воспримут от них модель отношений в семье и точно так же будут бить своих детей, которые ни в чем не виноваты?

– Согласен, – тотчас же ответил Видок. – Жизнь ужасна и полна отвратительной несправедливости. Так было всегда, и так всегда будет, пока стоит мир. Вы хотели услышать от меня эту прописную истину? Вы ее услышали. Вы думаете, что сейчас пойдете, пристыдите мамашу, может, даже пригрозите ей, заставите отпустить ребенка, и все наладится? Ничего подобного: как только вы уйдете, она примется избивать дочь с удвоенной яростью, а она возненавидит вас еще больше, чем ее.

– И из этого следует вывод, что ни во что не стоит вмешиваться, раз жизнь все равно несправедлива, – съязвил Алексей в запальчивости.

– Нет, – холодно ответил Видок. – Ответьте-ка мне прямо сейчас, не сходя с места: вы готовы забрать этого ребенка себе, кормить его, растить и учить, чтобы избавить его от тирании матери? Вы готовы взять на себя ответственность за него, ответственность на всю жизнь, а не на две минуты, во время которых вы погрозите пальчиком мамаше и скажете что-нибудь о христианской любви к ближнему и о том, что детей бить нельзя? Готовы или нет? Ну так как? Что же вы молчите, мсье? Честное слово, я не узнаю вас!

– Да подите вы к черту! – вырвалось у его собеседника.

– Ага! Стало быть, единственное разумное решение ситуации вас не устраивает, но вашу щепетильную совесть царапает мыслишка о том, что ребенок ревет, и делает это чертовски громко. Плакал бы себе тихо, вы бы ни о чем не узнали и были бы счастливы, не так ли? Вас бы не мучили лишние мысли, вы бы не чувствовали себя таким слабаком и…

Алексей остановился и обернулся к своему спутнику.

– Еще одно слово, – сказал молодой человек сквозь зубы, – и я столкну вас с лестницы.

Но Видок, к его удивлению, только ухмыльнулся и кивнул с явным удовлетворением.

– А теперь послушайте, что я вам скажу. Родители бьют и истязают своих детей, но дети все равно вырастают, и многие – даже приличными людьми. Другие родители балуют и всячески облизывают своих детей, которые потом становятся редкими сволочами… а могут опять-таки вырасти хорошими, ясно? И вообще в жизни много ужасного, скверного и омерзительного: болезни, голод, смерть близких, природные катастрофы, войны и черт знает что… перечислять можно долго, дольше, чем длится эта чертова лестница! – Видок прислонился к стене и перевел дух. – А человек все равно хочет жить и быть счастливым, и пройдет время, он бежит покупать леденцы и игрушку, если это ребенок, или на свидание, если это молодой человек, или просто в парк, посидеть на скамеечке, посмотреть на лица проходящих мимо девушек и порадоваться, что погода стоит хорошая. Жизнь все равно берет свое, понимаете? Несмотря на грязь, на мерзость окружающего и на жестокость других людей. Потому что, к счастью, мы так устроены, что можем забывать и отсекать от себя все плохое, что с нами было. Если бы я только намекнул – не рассказал бы, а только намекнул, – что творили со мной и через что мне пришлось пройти, вы пришли бы в ужас и забыли о той несчастной идиотке, которая колотит ребенка, потому что ее собственная жизнь не удалась. Но я поступаю как все: просто пожимаю плечами и отпускаю свое прошлое, которое все равно не могу изменить. И вам советую не терзать себя попусту и отпускать людей, которым вы все равно ничем не можете помочь, – добавил он, проницательно поглядев на лицо Алексея.

Тот не нашелся что ответить, и они продолжали молча взбираться по высоким крутым ступенькам, пока не достигли пятого этажа. В общий коридор выходило три двери.

– Которая? – шепотом спросил молодой человек.

Видок махнул рукой.

– А, да какая разница… – Он постучал в ближайшую дверь и рявкнул: – Покупаю тряпье!

– Убирайтесь к черту! – гавкнул в ответ мужской голос, и что-то тяжелое ударилось в дверь с той стороны.

Алексей и Видок переглянулись. Внезапно средняя дверь приотворилась, и на пороге показалось юное создание лет пятнадцати в рваном ситцевом платье. Взгляд, которым она смерила Каверина, куда больше подходил бы опытной женщине, нежели обыкновенному подростку.

– А чё вам надо? – спросила она и почесала босую ступню об икру другой ноги.

Видок хлюпнул носом и разразился потоком жалоб. Он бедный старик, который за весь этот день не заработал даже себе на ужин. Никто не хочет сдавать тряпье, от сына-бездельника (тут Алексей получил подзатыльник и распрямился, весь красный от бешенства) толку никакого, и вообще все ужасно, хоть вешайся.

– У нас ничего нет, – сказала девочка, которая по-прежнему во все глаза смотрела на молодого человека. – Мы все тряпье уже отдали Жоливе.

– А может, у соседей чего найдется, а? – просюсюкал Видок. Даже голос у него в эти мгновения стал другой – униженный и старческий.

– У Луи – вряд ли, – с сомнением ответило юное создание. – Разве что бутылки, потому что он пьет без просыпу. А у этого, – она кивнула на третью дверь, в которую Видок и его спутник еще не стучали, – не знаю. Он только недавно тут появился.

– Может, он тоже пьяница? – высказал предположение Видок.

– Он-то? Да нет, он тихий. Приехал откуда-то с юга и в Париже первый раз. Такой смешной! Мы его как-то видели у ювелирной лавки, он все тянул шею, разглядывал витрину. Как будто у него есть деньги на такие вещи. Провинция, сразу же видно, – со знанием дела заключила говорящая.

– Спасибо, – ответил Видок и улыбнулся так сладко, словно его только что объявили наследником французской короны. Девочка шагнула обратно за дверь, но остановилась и вполголоса сказала Алексею:

– Я тут это, у церкви по вечерам работаю. Захочется повеселиться, спроси Сюзетту. Идет?

– А… э… – начал ошеломленный Алексей, но тут Видок пихнул его локтем в бок, и молодой человек поспешно сказал: – Обязательно.

– Буду ждать, – весело сказала она и прикрыла за собой дверь.

Как только любительница повеселиться исчезла, улыбку с лица Видока словно ветром сдуло.

– Ну ладно, – сказал он, расправил плечи и, встав сбоку от двери предполагаемого обладателя зеленого бриллианта, негромко постучал в нее.

– Чего? – спросил изнутри сонный голос.

– Покупаем тряпье, – пропел Видок, делая глазами знаки Алексею. Тот кивнул и стал по другую сторону дверного проема.

– У меня кое-что есть, – произнес голос изнутри после недолгого молчания. – Но задешево не отдам.

Видок, повернув голову, напряженно вслушивался в интонации невидимого голоса.

– Южанин, – шепнул он Алексею одними губами. И потом, громко: – Покажите, что у вас есть, тогда и о цене сговоримся!

Дверь приоткрылась, и в щели мелькнуло чисто выбритое лицо человека средних лет с выгоревшими на солнце желтоватыми волосами. В то же мгновение сыщики навалились на створку, да так лихо, что чуть не снесли ее с петель. Алексей первым ворвался в комнату, а за ним по пятам уже следовал Видок, на ходу доставая пистолет. Однако даже вид огнестрельного оружия не испугал Трибуле. Он отшвырнул Каверина с дороги, как надоевшего котенка, бросился на Видока и схватил его за горло. Трибуле был очень силен физически, а страх потерять то, чем он так дорожил, по-видимому, удесятерил его силы. Видок, выронивший пистолет, боролся с Трибуле, но было ясно, что сил старого сыщика надолго не хватит. Алексей, сильно ударившийся при падении, все же нашел в себе силы подняться. Он подобрал пистолет и ударил Трибуле рукояткой по голове. Тот повалился, и Видок наконец сбросил его руки со своего горла.