Латинская Америка - традиции и современность - Яков Георгиевич Шемякин

Действительно, человеку, приезжавшему с Кубы, опутанной цепями испанского колониализма, или из какой-нибудь латиноамериканской страны с сохранившимися от колониального периода ретроградными структурами, политическим насилием и анархией, Северная Америка с ее демократией могла вначале показаться «землей обетованной». Вот строки из репортажа Марти «Впечатления об Америке»: «Одним словом, я попал в страну, где все люди кажутся хозяевами своей судьбы. Здесь можно гордиться тем, что принадлежишь к роду человеческому»{189}. Однако более подробное знакомство с американской жизнью заставляет его пересмотреть первоначальную позицию. Марти видит жестокую капиталистическую эксплуатацию, острую классовую борьбу, приветствует создание рабочих организаций, недвусмысленно выражает сочувствие американским пролетариям, осуждает «культ денег», и, наконец, убеждается в том, что США представляют собой серьезнейшую угрозу независимости государств Латинской Америки. Марти ставит задачу борьбы против североамериканской империалистической экспансии. В противовес идеям панамериканизма, утверждавшим идею общности Северной и Южной Америки под эгидой США, он выдвигает концепцию «нашей Америки» как особой, качественно отличной от всех остальных, и прежде всего от «другой», англосаксонской Америки, человеческой общности. В то же время Марти четко осознает социальную неоднородность «феномена США» и открыто заявляет о восхищении кубинцев демократическими и революционными традициями народа этой страны{190}.

Важнейшая роль в деле осмысления опасности североамериканской экспансии принадлежит уругвайскому философу X. Э. Родо, эссе которого «Ариель» составило целую эпоху в развитии латиноамериканской мысли.

О главной направленности концепции Родо против империализма США говорилось неоднократно. В плане данной темы интересно отметить, что в поисках духовного «противоядия» североамериканскому проникновению и общего начала, объединяющего пароды Латинской Америки и одновременно отделяющего их от северного соседа, Родо обращался к истокам европейской цивилизации, к античному наследию, обосновывал идею о ключевой значимости для стран региона традиций романской ветви западной цивилизации и примера современных наследников этой традиции, прежде всего Франции.

Важно подчеркнуть, что Родо отнюдь не рассматривал западноевропейскую культуру как единое монолитное целое. Он выступал против реакционных течений европейской мысли, в том числе против тех из них, для которых типично нигилистическое отношение к культурному наследию Европы. В частности, резкому осуждению Родо подверг Ницше. Не избежал его критики и такой видный представитель горячо любимой уругвайским мыслителем Франции, как О. Ренан (главным образом за аристократизм и отрицательное отношение к демократии).

Следует добавить, что Родо и к США подходил дифференцированно. Он не отрицал ни достижений этой страны, ни возможности использования этих достижений в интересах народов Латинской Америки.

Но так или иначе, Родо отходит от сармьентовской трактовки доктрины «цивилизации и варварства»: под пером уругвайского мыслителя сила, олицетворявшая для Сармьенто цивилизацию, приобретает несомненные черты варварства, трактуемого прежде всего как бездуховность{191}.

У Родо было немало сторонников и последователей. Наиболее крупная фигура среди них, несомненно, М. Угарте{192}.

Следует отметить, что появление на рубеже веков мыслителей, стремившихся преодолеть жесткий дуализм в духе Сармьенто и одностороннюю некритическую ориентацию на Запад в его различных разновидностях, отнюдь не сразу изменило общую духовную атмосферу в регионе. Многие латиноамериканские интеллектуалы, в том числе представители молодого поколения, продолжали мыслить по-старому. Характерен в этом плане пример молодого Р. Гальегоса, впоследствии ставшего крупнейшим венесуэльским писателем и общественным деятелем{193}.

Надо сказать, что европейская иммиграция рубежа веков была встречена настороженно рядом мыслителей Латинской Америки, даже таким убежденным пропагандистом европейской цивилизации, как X. Э. Родо, опасавшимся, что иммигрантская волна смоет неповторимые черты латиноамериканских народов.

Если людей типа Родо беспокоила перспектива потери культурной самобытности, то у олигархии с конца XIX — начала XX в. начали вызывать серьезные опасения социальные последствия иммиграции — начавшее развертываться пролетарское движение. У истоков его в «переселенческих странах» стояли европейские иммигранты, с деятельностью которых связано становление первых рабочих организаций, проведение забастовок, наконец, первый этап распространения марксизма в регионе.

Идеологи латиноамериканских правящих классов сделали неприятное для себя открытие: попытка внедрить буржуазные формы жизни неизбежно связана с развертыванием классовой борьбы. В ответ на это принимается законодательство, направленное против революционных течений среди иммигрантов, причем покоится оно на утверждении об исключительности Нового Света, на противопоставлении его как более совершенной цивилизации, базирующейся на принципах «социальной гармонии», Европе, раздираемой классовыми конфликтами. Классическим примером здесь может служить так называемый «закон о пребывании» в Аргентине (1902 г.), в соответствии с которым «любой рабочий иностранного происхождения мог быть немедленно выслан из страны за участие в забастовке. Этот закон основывался на утверждении, что классовая борьба свойственна только старым европейским странам, но не Аргентине, где якобы не было антагонистических классов…»{194}

В Латинскую Америку проникали отнюдь не только прогрессивные новации европейского происхождения. В конце XIX — начале XX в. здесь появляются и получают определенное распространение порождения реакционной буржуазной мысли. В частности, выявляются негативные стороны позитивизма. Представители реакционных кругов пытаются, опираясь на позитивистскую доктрину, обосновать идеи расизма и социального неравенства. Семена подобных идей, в первую очередь идей Ж. Гобипо, Л. Гумпловича, Ле Бона, тоже «проросли» на латиноамериканской почве и дали всходы в произведениях таких авторов, как аргентинец Карлос Октавио Бунхе и боливиец Альсидес Аргедас{195}.

В целом к концу XIX — началу XX в. намечается тенденция к пересмотру европоцентризма и западнической ориентации общественной мысли Латинской Америки второй половины прошлого столетия. В полной мере данная тенденция проявилась уже на новом историческом этапе под мощным стимулирующим воздействием следующих основных факторов: Великой Октябрьской социалистической революции и начала общего кризиса капитализма, развертывания структурного кризиса в Латинской Америке, первой мировой войны, Мексиканской революции 1910–1917 гг.

Чтобы оценить всю сложность вопроса о специфике отражения в общественном сознании стран Латинской Америки «западной» тематики на этом этапе, следует прежде всего охарактеризовать тот существенный сдвиг в трактовке проблемы «Запад и Восток» в развитых капиталистических странах, который наметился сразу после победы Великого Октября и нашел самое непосредственное отражение в регионе к югу от Рио-Гранде. Изменилась интерпретация буржуазными идеологами понятия Восток. Если раньше в него включались страны Азии и Северной Африки (ареал исламской цивилизации), то теперь к Востоку была отнесена и революционная Россия. Запад, отождествляемый с капиталистическим миром, противопоставлялся на новом этапе в первую очередь именно социальному строю, рожденному Октябрем, который трактовался как концентрированное выражение, более того, гипертрофия всех тех отрицательных характеристик, которые приписывались Востоку. Подобная мировоззренческая операция имела вполне определенный классовый смысл: отнесение советских республик к Востоку предполагало, что в бывшей царской империи утвердилось не просто повое общество, но иная цивилизация, по всем своим основополагающим принципам глубоко чуждая европейской цивилизации. Тем самым ставился идеологический и психологический барьер на пути распространения идей и опыта Октября.