Превращение в зверя - Надежда и Николай Зорины

Путаясь и перебивая свои объяснения восклицаниями, Самсонов рассказал, как проехать. Андрей тут же позвонил Бородину и стал собираться.

Примерно через час Илья заехал за ним, сказал, что группа ОМОНа уже отправлена на место.

Когда Никитин с Бородиным въехали на территорию клиники (это был целый городок, расположенный в лесной зоне и огороженный высоким забором), к ним подбежал боец ОМОНа и бравой скороговоркой доложил майору обстановку. А обстановка состояла в следующем: в ходе операции задержан весь персонал, один из охранников, оказавших сопротивление, убит, кроме того, убит владелец клиники Юдин Дмитрий Семенович, попытавшийся взять в заложницы пациентку из комнаты триста пятна дцать.

— Молодцы, нечего сказать! — Бородин насмешливо посмотрел на омоновца. — Два трупа!

— Что ж, все в нормах допустимого! — обиделся тот.

— А что с Кирюшиной?

— Убита. Выстрелом в голову. С Самсоновым тоже пришлось повозиться, ни за что не желал покидать ее комнату. Пришлось оставить его там.

— Понятно. — Бородин достал сигареты, закурил.

— Мы вам больше не нужны? — с нажимом на «больше», продолжая обижаться, спросил омоновец.

— Да нет. Оставьте четырех бойцов и можете уезжать.

Боец резко развернулся и пошел собирать группу.

— Вот такие дела! — заключил Илья, поворачиваясь к Андрею. — Следственная группа еще не приехала, давай-ка пока сами посмотрим, что там у них и как. Идем?

Никитин ответил не сразу, он в удивлении и даже некотором потрясении обозревал территорию. Больше всего она напоминала обширную детскую площадку: множество горок, качели, лесенки и даже песочницы — все окрашенное яркими красками, все ухоженное. В отдалении виднелся стадион.

— Странно, — проговорил он наконец. — Такое ощущение, что мы в каком-то элитном лагере. Нет, скорее, в огромном детском санатории для дошкольников.

— Да, действительно. — Бородин равнодушно пожал плечами — его почему-то это не заинтересовало. — Так что, идем или ты намерен прокатиться с горки?

— Идем.

* * *

Профессор Самсонов категорически отказался разговаривать с кем бы то ни было из представителей закона. Он требовал Никитина и не желал слушать никаких доводов. Объявил, что ничего рассказывать милиции не будет ни под протокол, ни в частной беседе, а вот с Андреем Львовичем пообщается на любых условиях: пусть хоть на камеру тот снимает его чистосердечное признание.

— И чем это ты так расположил его к себе? — проворчал Илья. — Вы же с ним даже ни разу не виделись.

— Не знаю. Может, у него такая своеобразная фобия — ментофобия, — отшутился Никитин. — Впрочем, это объяснимо: свежи воспоминания, как братца его ваши третировали.

— Третировали? А что, они должны были с ним чаи распивать? После того, как он учинил такое?

В конце концов сошлись на том, что Андрей действительно заснимет их беседу на камеру. Самсонов сразу же стал покладистым и даже без сопротивления покинул комнату Кирюшиной, из которой до этого ни за что не желал выходить. Их привели в довольно странное помещение: просторный зал, напоминающий музыкальную комнату в детском саду. Стены были расписаны сказочными героями, по периметру располагались взрослые по размеру, но совершенно детские по виду креслица, на крышке рояля восседал большой белый меховой слон, очень похожий на Сашкиного любимца. Андрею стало неприятно.

— Что это такое? — спросил он Самсонова.

— Наш музыкально-игровой зал, — с печальной какой-то нежностью сказал Владимир Анатольевич. — Часть моей методики. — Он грустно покачал головой. — Не знаю, что теперь станется с ними.

— С кем?

— С теми, кто не достиг еще взрослого возраста.

— А у вас здесь находятся и дети?

— Они все дети. Даже те, кто успел повзрослеть… Но давайте по порядку. Итак, я… — Он вдруг как-то напряженно, словно ему внезапно стало дурно, посмотрел на Андрея, вскочил, схватил его за руку. — Пойдемте! Вы должны это сами увидеть! Иначе… Пойдемте, вы их увидите, увидите…

— Кого? — опешив, спросил Никитин и попытался высвободить руку, но профессор держал крепко.

— Их, моих пациентов. Вы увидите. Это же дети! Их нельзя так оставлять! Вы должны войти в положение, вы просто обязаны! Наше государство… Ничего! — закричал он истерически. — А вы, может быть, посодействуете. Пожалуйста, пойдемте. Захватите с собой камеру, это важно. — И он потащил Никитина к выходу из зала.

У двери, в коридоре, стоял омоновец. Он сразу же вскинулся, даже клацнул затвором, но Андрей успокоил его жестом: все в порядке, но, если считаете нужным, можете нас сопровождать. Владимир Анатольевич недовольно покосился на бойца, нахмурился, на секунду остановился, но потом, безнадежно махнув рукой, последовал дальше.

И началась странная, какая-то сумасшедшая экскурсия. Андрей и представить не мог, что такое бывает, а если бы кто рассказал, решил, что это неумная безвкусная шутка.

— Здесь у нас самые маленькие, — с непонятной жалостью в голосе сказал профессор и открыл дверь первого отсека. — Сегодня они меньше всех пострадали, не понимают еще ничего, но все равно, прошу вас, ступайте потише, сон их очень чуток.

Они вошли в помещение, напоминающее то ли отделение для новорожденных в роддоме, то ли комнату в доме малютки, но все — и мебель, и погремушки, и пеленки, сложенные стопкой на столике, — было каких-то утрированных, уродливо огромных размеров. Три кровати (кроватки — не повернулся бы язык сказать) с загородками из разноцветных деревянных палочек и нежными, из легкой ткани, вроде батиста, пологами стояли в нише, направо от входа. Женщина в белом халате и косынке поднялась навстречу вошедшим. Обеспокоенно посмотрела на Самсонова, с не очень искренней приветливостью улыбнулась Никитину.

Профессор подвел Андрея к кроватям, откинул на одной из них полог.

— А мы, оказывается, не спим, — проговорил он умиленно, сюсюкающим тоном. — Взгляните.

Никитин взглянул, и его затошнило. По росту и телосложению это был взрослый мужчина, но взгляд его глаз, выражение лица напоминали младенца. Мужчина был одет в ярко-голубую трикотажную пижаму, очень похожую на детский костюмчик, ноги его, согнутые в коленях и слегка приподнятые, совершали беспорядочные движения, руки, сжатые в кулаки, тоже не оставались в покое. Но самым ужасным было то, что он сосал пустышку. Сосал с наслаждением, причмокивая, — слюна тонкой струйкой стекала по небритому подбородку. До этого мужчина смотрел в потолок, но тут вдруг повернул голову в сторону Андрея и уставился на него с бессмысленно-тупым упорством.

— Снимайте, что же вы? — зашептал профессор ему на ухо. — Это часть моего признания, может быть, самая важная.

Никитин ничего не ответил, он в ужасе смотрел на этого невозможного младенца, руки дрожали, о том, чтобы снимать на камеру, не могло быть и речи, он и так еле-еле сдерживал подступившую к горлу дурноту.