Чужая душа - Наталья Корнилова

Думаю, что Туманов обрадуется.

А Мария, наша самочка библейская, угодила в больничку и там удобно расположилась в реанимационной палате. Наверное, как очнется, если вообще очнется, начнет грешить на меня, будто я на нее навела киллеров. Так это неправда. Она сама навела.

Ельцов оказался слабым на излом. СИЗО – аббревиатура не для него, ему бы какую-нибудь ЖЗЛ или КВН. Прессовка идет серьезная, ментам нужно же закрывать дело, так что они на Лешечку еще пару «глухарей» для комплекта могут повесить. Так что скоро он признается и в убийстве Таннер, и в убийстве принцессы Дианы, и в том, что Иисуса Христа распял тоже он…»

Далее следовало все то, что она рассказывала мне о связях Алексея с бандитами. Только то, что преподносилось мне за чистую монету, тут являлось выдумкой, призванной окончательно утопить Ельцова. Дескать, якшался с бандитами и убийцами – чего, конечно, не было…

У меня кружилась голова от закипающей холодной ярости.

Какой редкий цинизм и какое наглое, преступное бессердечие! Вот уж воистину – «чужая». Как в американском ужастике примерно с тем же названием, где ходило бутафорное инопланетное чучело с кислотной слюной и прожигало все и вся. Ядовитые брызги с пера Ксении вот так же прожгли меня.

Черное страшное чучело. Коварное и беспощадное. Так, верно, выглядела бы душа Ксении Кристалинской, случись ей выпорхнуть из своего временного – прекрасного, чарующего даже меня, женщину, что уж говорить о мужчинах?! – телесного пристанища.

Я не могла читать. Мне нужна была короткая передышка перед новым изнурительным стартом.

* * *

Через несколько минут я снова приступила к чтению. Казалось, даже пробивающаяся в окно полоса лунного света помутнела, когда я читала запись о событиях, касающихся сегодняшнего дня.

«Неплохо. Первый день судебного процесса, и уже с таким закрученным сюжетом. Как в голливудском боевике – «Адвокат дьявола» какой-нибудь.

Сегодня я выступила и держалась неплохо. По крайней мере эффект был просто ошеломляющий, я видела, как мои показания вдребезги перемололи и Ельцова, и Самсонова. Суд вытянул шеи и с готовностью мне поверил. Даже смешно стало, как угодливо и как быстро проглотили ложь, а ведь упорно не хотели верить, когда я настаивала на алиби Алексея. Он умолял меня, спаси, Ксюша, спаси, родная. Если поможешь, никогда не буду тебя бить по морде. По крайней мере – ногами, так и хотелось ему врезать!

Впрочем, что удивляться суду? Им тоже не хочется долго корпеть над материалами дела, им лишь бы побыстрее закрыть кого-нибудь на «пятнашку» этак – и неважно, кого именно.

А после суда я провела блестящую театральную постановку, которая показала, что я ничуть не хуже покойного Смоки играю. Как заиграла эту лихую сыщицу Машу. Ах, Маша, Маша, радость наша…

Хотя она оказалась не такой уж дурой, надо сказать. Хотя бы потому, что я немного переиграла и чуть в самом деле не отключилась. Черт побери, надо срочно делать аборт. Угораздило же меня залететь от этой тли.

Да, о Мане. Она меня теперь жалеет. И, по-моему, не совсем ко мне равнодушна после моей втирки о «розовой» любви, на которую я якобы падка. Мне так кажется, что эта Мария насквозь фригидна, у нее просто из всех щелей прет, что она фригидна и на весь мир озлоблена и возбудиться может, только когда чей-нибудь умелый женский, а не деревянный мужской язычок полижет ей в…»

– Ах ты, скотина!! – прошипела я, захлопывая проклятый дневник. – Нет… тебе придется за все это ответить. Ты, Ксюша, еще не понимаешь, какая ты у нас… гениальная. Я знаю, что делать. Твой дневничок подошьют к уголовному делу, и я так предполагаю, что мало тебе не покажется.

Я аккуратно уложила томик в свою сумочку и направилась в прихожую, с трудом избегая столкновения с мебелью и дверными косяками. Меня качало, как пьяную…

Опоили ложью.

Я уже прошла коридор и собиралась прикрыть за собой входную дверь, как вдруг услышала какой-то подозрительный шум из комнаты, не гостиной, в которой я была, а спальни с балконом, которая едва не стала супружеской опочивальней четы Ельцовых.

Или мне показалось? Никак, после автокатастрофы и выпитой натощак водки в придачу меня стали посещать слуховые галлюцинации? Плюс еще шок от дневника…

И тут звук повторился, еще более отчетливый. Я на цыпочках прокралась по коридору и, встав у двери комнаты, прислонилась к дверной панели ухом. Глухой шорох коснулся слуха, и последние сомнения были отброшены.

В спальне находился человек.

Я выглянула из-за дверного косяка и – увидела. Человек рылся в шкафу, а по полу были разбросаны личные вещи и одежда Ксении и Алексея. Не иначе – домушник. Подобное тянет к подобному, так и квартирного вора тянет обчистить убийцу.

Ну что ж, это несложно проверить. Я вскинула свою «беретту» и вошла в комнату со словами:

– Спа-акойн-а! Что тут делаете? Заглянули на огонек?

Вор что-то глухо пробормотал и отскочил от шкафа к окну. Впрочем, в ту же секунду я определила, что это был не вор, а воровка. Эта дама была облачена в нечто странно бесформенное – подобие юбки, подобие рубахи и напоминающие обувь опорки, помесь босоножек и недоплетенных грязных лаптей. Одним словом – рвань во всех смыслах этого слова. Даже странно, что подобная кикимора промышляет квартирным воровством, а не клянчит в переходе милостыню. По виду – бомжиха из бомжих. Однако прыткая, ничего не скажешь.

Воровка, несмотря на то что верхний свет не был включен, стала прикрываться не очень мытой левой рукой, а правой, на которой красовался пластиковый пакет, чтобы не оставлять отпечатков, отмахивалась от меня, словно от комара.

– Что за дела? – шепотом спросила я. – Воруете понемногу, а?

Ее голос оказался дребезжащим, а произношение – шепелявящим, как у человека, у которого не хватает половины зубов.

– Я это… зашла… на огонек… а вы?..

Я не стала вступать с ней в дальнейшую полемику, предоставив ей полную свободу действий. Пусть Ксению ограбят, она вполне это заслужила. Сама же стремительно вышла из комнаты. Еще не хватало, чтобы меня задержали, если это чучело поднимет шум.

Вслед мне прозвучало глухо:

– А вы как… тоже… на огонек?

Я хлопнула дверью и сбежала вниз по ступенькам, едва не навернувшись через спавшего в подъезде пьяного бомжа. Мелькнула озорная мыль: уж не подельник ли той бабы, что орудует в квартире Кристалинской, и не лежит ли он на стреме?..

Впрочем, мне было не до веселья. А перед глазами, как в былом сне, стояло бледное лицо Ксении, чужое, лживое, со зловещими бархатными глазами.

Дома меня встретила Валентина. Она не спала. Она вообще боялась оставаться одна – еще с тех пор, когда мы жили с ней в одной комнате общежития, до знакомства с Родионом. А теперь, когда она вынуждена была оставаться наедине с вопящим и буянящим Потапом Родионовичем, количество ее фобий удвоилось, если не сказать – утроилось.