Прекрасная посланница - Нина Соротокина

А все почему? Слаб человек. Закон-то верный, плохих законов не бывает, беда только, что он рассчитан как бы на ангелов, а в каждом человеке еще и черт сидит. Грех-то посильнее нас будет, а потому верные псы государевы, подобно обывателям, стали писать облыжные доносы в свою пользу. Понравился дом у соседа, тут же настрочишь на него бумагу. Сочинить донос не трудно, пошевели мозгами и в каждом россиянине найдешь противозаконные поступки, добавь к этому: де говорил опасные речи и поносно ругал государыню, называя немкой безродной (а об этом весь Петербург кричал!), и готово дело.

Как уже было говорено, над всеми фискалами стоял обер-прокурор. Он облачен был огромной властью. Даже если взяточник и вор сидел в Сенате, он и его мог вывести на чистую воду. Всем известно громкое дело князя Гагарина, сибирского губернатора. Разоблачить его помог обер-прокурор Нечаев. Петров работал с ним, честнейший человек, смелый, преданный делу без остатка, о нем все говорили — неподкупен! Государь доверял ему, как самому себе, и много злоупотреблений было пресечено, и первейшие для России по важности дела были завершены разумно и толково.

Однако грянул гром и для Нечаева. Обвиняли его не столько во взяточничестве, сколько в укрывательстве — знал и не донес. Фискал Петров был на казни. Состоялась она на Васильевском острове у здания двенадцати коллегий. Эшафот разместили под виселицей, где недавно еще висел князь Матвей Гагарин. Кроме Нечаева казнили еще трех заслуженных фискалов — за взятки. Несмотря на собачий январский холод, народу на площади собралось великое множество, большую часть толпы составляли чиновники и канцеляристы с женами, явившиеся на казнь по приказу начальства.

Казнь была столь мучительной, что не стоит пытаться описывать. На виду честного народа осужденных на колесе «допытывали», чтобы узнать последнюю, самую важную правду. За колесом семенил священник и шептал уже бесчувственному Нечаеву: повинись еще и в этом деле, повинись, и тогда сразу на плаху, и кончатся твои муки. Государь со свитой смотрел на казнь своего любимца из окон ревизион-коллегии. Рядом притихла свита. Было это ровно десять лет назад.

На агента Петрова эта казнь произвела ужасающее впечатление. Уж кажется видели-перевидели. От обилия справедливых казней на это действо привыкли смотреть почти со спокойствием. А тут вдруг и проняло: агент Петров понял, как опасна и непредсказуема его служба. Отказаться от нее было сложно, почти невозможно, но через год почил в бозе царь Петр, и наш незаметный герой бочком, бочком, мелкими перебежками, не без помощи друзей, они и у фискалов бывают, перебрался в другое ведомство, которое сейчас бы занималось военной разведкой, хотя точного определения еще не имело. Там он выучился шифрам, тайной цифири, но особо хорошо показал себя как наружный наблюдатель. Собственно на этом он и сделал карьеру, попав в личное услужение к Бирону.

Работал, и успешно, но, видно, ослабил бдительность, если поймала его неприятельская пуля. Но оклемался. Как только на ноги встал, начал работать. Шамбера он упустил, это ясно. Вначале мучил профессиональный стыд, но потом прикрикнул на себя: «Не распускайся, ты всегда отечеству нужен».

Взятию Дангица агент радовался как ребенок. Тут, конечно, и патриотические чувства распирали грудь, но главное, наелся, наконец, вволю. Оголодал во время осады и болезни до полной неприличной худобы. А как только наелся, тут же накатал светлейшему Бирону отчет. В первых строках покаялся — мол, упустил объект, далее сообщил о своем бедственном положении, присовокупив, что последнюю депешу с просьбой выслать деньги отослал в Петербург с князем Матвеем Козловским.

Но уже через день Петров обругал себя за поспешность. Мало того, что он послал письмо обычной почтой, которая ненадежна, так еще содержание послания было глупым, никчемным, ясное дело, начальство его за это по голове не погладит. Сейчас не про Шамбера надо писать, кому он нужен, а вести серьезную работу в павшем городе. Он хоть и взят нашей доблестной армией, в нем наверняка продолжается скрытая политическая борьба, и Петров должен найти подпольных врагов и известить о них их высочество. Не повезет — другое дело, но попытаться обязан.

Он стал бродить по улицам Данцига, вслушиваясь в речи и победителей — русских солдат, и побежденных. Народ беспечен, всегда сболтнет что-нибудь такое, что можно будет записать, а потом принести в клюве по инстанции.

Говорили о холоде, голоде, о погибших родственниках, о нарушенных торговых связях, но и политические речи можно было словить. Народ волновало, как покинул город Станислав Лещинский. Люди говорили не таясь, высказывали разные предположения. Одни уверяли, что экс-король наверняка уплыл на французском корабле и сейчас благополучно обретается в Гамбурге. Другие высказывали более смелые предположения: Лещинского надо спрятать, а от России лучше всего укрыться в Турции, уж со Стамбулом Россия из-за польских дел не будет воевать.

И тут повезло. Петров пришел на таможню справиться о давно ожидаемом из России грузе, посылке от жены со всякой мягкой рухлядью: бельем, носильными вещами, теплой накидкой, шапкой и варежками. Война помешала продвижению посылки, а сейчас при замирении груз мог и обнаружиться. Ну а если не найдут, и черт с ним, иногда больше теряем.

Петров потолкался в зале среди народу, которого в тот день скопилось великое множество, и, наконец, пристроился на подоконнике рядом с двумя мужчинами, по виду ремесленниками. Правда, разговор, который они вели, выдавал их принадлежность к другому сословию. Хотя, может быть, ремесленникам самое время вести разговоры на эти темы. Да и не так уж он хорошо знает польский, чтобы понять все тонкости их беседы.

Вначале они говорили о пленных, есть, мол, надежда, что их будут возвращать из России. Потом стали обсуждать продовольственные вопросы, а именно поступление зерна. Мельницы, говорили они, совсем истощились, и прикидывали, когда ждать снятия запрета на ввоз пшеницы, назначенного русской государыней. Конечно, не удержались они и от того, чтобы не поговорить о видах на будущее. Тема была животрепещущая и опасная. Поэтому временами собеседники переходили на шепот.

Слух у Петрова был отменный и, слава Всевышнему, от ранения не пострадал, но и при его слухе он не все разбирал. Тот ремесленник, у которого серый суконный кафтан без позумента, был слегка гугнив, и это очень мешало правильному восприятию слов. Второй, в сером суконном кафтане с позументом по обшлагам, был более говорлив и решителен. Как бы поправляя затекшие от долгого сидения члены, Петров слегка приблизился к двум собеседникам и замер. Каменный подоконник так и исходил холодом, кажется, лето, а все равно зад замерз, даже поясницу начало ломить, но агент сидел совершенно неподвижно, даже глаза прикрыл, выражая усталость и невнимательность к происходящему.

— Французы нас не оставят, помогут, — тихо, но достаточно решительно сказал гугнивый.

— Может, и не оставят, но я думаю, что лучше бы оставили. Пусть лучше будет один хозяин, чем два. Даже если этот хозяин… Ну, ты сам понимаешь. Двоих нам не потянуть.

— Еще ничего не решено. Король отчаянный человек, согласился на побег.