Чего не прощает ракетчик - Максим Михайлов

Поэтому остался лишь вот такой способ — подменить один из пистолетов, хранящихся в оружейке комендатуры во время дежурства, в надежде на то, что обман не раскроется сразу на месте, а когда раскроется, это не будет уже иметь никакого значения. Потому как сам Севастьянов будет в то время вне досягаемости российских законов, далеко, в другой стране. Конечно его легко вычислят, конечно это гарантированный тюремный срок, но это уже будет не важно, возвращаться, чтобы его отбыть он все равно не собирается. Лишь бы удалось проскочить сейчас. Бывает, попадаются въедливые и дотошные офицеры, что заступая дежурными досконально проверяют все даже у хороших знакомых. Если сегодня пришла очередь идти в наряд кому-нибудь из них, то выдуманный бессонной ночью план разом летит ко всем чертям. И не только план. Подобного рода попытку второй раз совершить уже не дадут. Если дежурный начнет принимать оружие по уставу, то все, с планами мести убийцам Никиты однозначно придется распрощаться.

Можно будет, конечно, попытаться обратить все в глупую шутку, мол, хотел проверить твою внимательность. Вот только кто в это поверит? А даже если поверит, все равно не смолчит, расскажет помощнику, жене, любовнице о том, как его хотел подловить этот придурок Севастьянов, будет раздувать щеки от гордости. А потому ручеек слухов дотечет до фээсбэшного опера, до того самого, что планировал его поездку на Украину (или в Украину, черт их теперь разберет), а тот очень быстро свяжет разрозненные ниточки и тогда уже не выбраться, не совершить задуманное. Одинокие герои, играя против системы, могут побеждать только в фильмах, да и то, снятых по законам современного искусства с демонстрацией полнейшего пренебрежения к реальности. Так что второго шанса наверняка не дадут, а это значит, что все задуманное сейчас болтается на тонком волоске, и лишь от того, кто стоит в эту минуту на плацу, наскоро припоминая статьи устава и поправляя обмундирование, зависят в конечном итоге пять человеческих жизней, одна из которых его, Севастьянова собственная.

Обычно смена приходит на десять-пятнадцать минут раньше и веселой гурьбой заваливается в дежурку поздороваться и посмотреть, кого же они сегодня будут менять. Это почти непреложное правило сегодня оказалось нарушено, добавив к мучениям Севастьянова лишние полчаса. Можно, конечно, было плюнуть на все и выглянуть на крыльцо, выходящее на плац, где идет развод, но это будет необычно, возможно насторожит заступающих. А чего этот старый черт выперся на нас смотреть? Поди, не в порядке что-то? Может, потерял чего-нибудь из имущества, или сломал, а теперь присматривается, удастся ли скрыть косяк, пришло время каяться или заступают лохи и так все проскочит. Нет, брат, шалишь! Будем тебя сегодня проверять особенно тщательно.

Севастьянов сознательно накручивал себя сейчас и сам прекрасно осознавал это. Ничего страшного в выходе на крыльцо и повышенному интересу к смене никто бы не усмотрел. За этими притянутыми за уши мыслями он прятал сейчас страх, тот, что тугой волной подымался в груди, заставляя время от времени замирать сердце и холодеть кончики пальцев. Он даже себе самому не мог признаться, что просто боится увидеть лицо нового дежурного. Боится, что им окажется кто-то из наиболее въедливых офицеров, и все задуманное рухнет, или наоборот, кто-то из доверчивых раздолбаев, и тогда план удастся на все сто и дальше уже будет некуда отступать, придется идти до конца. Он уже сам перестал понимать, какой исход совершаемой авантюры пугал его больше. "Пусть будет, как будет, — наконец решил подполковник, совершенно измучив себя. — Если получится, значит, так тому и быть. А нет, так не буду больше и пытаться". Придя к этой мысли, он неожиданно успокоился и даже повеселел, начав что-то тихонько насвистывать. Сидящий рядом с телефонами помощник удивленно покосился на него, уж больно неожиданно прозвучал этот художественный свист после почти суточного угрюмого молчания. Да уж парень наверняка изрядно поломал голову над причинами нервозного поведения старшего товарища, хорошо хоть в лоб спросить о них постеснялся, так бы пришлось что-то выдумывать… А что тут выдумаешь, когда в голове с настойчивостью обезумевшего дятла бьется всего одна мысль: "Пронесет, не пронесет…" и сам не понимаешь как оно лучше, чтобы все-таки пронесло, или же нет…

Дверь, ведущая на улицу стукнула неожиданно громко, хоть и ждал Севастьянов напряженно этого звука, все равно вздрогнул невольно всем телом, подался вперед, вглядываясь в прозрачную стенку аквариума дежурки за которой будто диковинные пятнистые рыбы плыли силуэты входивших офицеров. И почти сразу же ему в глаза бросился выделяющийся на общем серо-зеленом фоне светлым пятном мощный наголо бритый череп Славы Чумакова. Подполковника из научного управления соседнего центра. Невольный вздох облегчения вырвался из груди Севастьянова, когда он опознал сменщика. Лучшего варианта и желать было нельзя. Слава несколько сроков отбухал в военной комендатуре где-то в горных районах Чечни, имел награды и ранение, а на полигон был переведен в качестве признания особых заслуг, вроде как на отдых перед уже недалеким дембелем. Гражданскую жизнь ветеран чеченской компании собирался строить в расположенном неподалеку областном центре и даже по слухам имел уже там собственную квартиру, в которой и проживала семья, пока он тут в одиночку дотягивал армейскую лямку до положенного срока. Естественно в какой-то научной либо испытательной деятельности бравый подполковник замечен не был и занимался в своем центре выполнением различных внезапно возникающих задач, да хождением в наряды.

При этом долгая служба в реальной боевой обстановке наложила на Чумакова неизгладимые отпечатки, следствием которых было глубокое презрение к армейской рутине и многочисленным проявлениям военного маразма в повседневной жизни. Кроме того, он до крайности наивно верил тем людям, которых неким внутренним чутьем определял в правильные, или, как он сам говорил, настоящие. Какими критериями он руководствовался при сортировке окружающих на настоящих и ненастоящих понять было практически невозможно, по-крайней мере, логики в его выборе усмотреть не мог никто. Зато все прекрасно ощущали на себе результаты произведенной в первые же минуты знакомства селекции. Обычно бравый «чеченский» комендант не считал нужным особенно сдерживаться и деликатничать с «ненастоящими» даже если они оказывались старше по званию или должности. Севастьянов же в свое время по итогам неведомого теста был зачислен Славой в противоположную категорию и теперь это солидно повышало шансы задуманного хищения на успех.

Массивная фигура бывшего коменданта возникла в дверном проеме на миг перекрыв его полностью. Мощный, коротконогий с покоящейся на борцовской шее гладко выбритой головой, он представлял из себя весьма внушительное зрелище.

— Ого, все те же лица, — пробасил Чумаков боком протискиваясь в дежурку.

— А ты что, ожидал встретить здесь епископа? — в тон ему отозвался Севастьянов поднимаясь со стула и делая шаг навстречу.

Чумаков довольно хрюкнул что-то неразборчивое себе под нос, заезженная шутка уже не воспринималась, как юмор, а работала своего рода паролем, по которому легко можно было отличить новичка впервые заступившего на дежурство от забубенного ветерана. Тяжелая густо поросшая жестким волосом пятерня «чеченца» клещами сжала руку Севастьянова, щелкнули передавленные суставы на пальцах, впрочем жесткие тиски тут же разжались, отпуская помятую ладонь на свободу.