Точите ножи! - Андрей Евгеньевич Фролов

дни окончательно убеждаюсь в новообретенном даре, и с утроенными силами бросаюсь на его мыслительную шлифовку.

Я неспешно и вдумчиво сочиняю собственные стишки, по ритму и скакучести слога максимально похожие на глуповатую детскую считалку, которую нашептывал после драки со шпионом. Выдумываю строчки про храбрую ящерицу, которая решила перебраться жить в большой город, да только это оказалось непросто. Затем про трех священных коров, которые пытались вплавь перебраться через широкую реку.

Мне точно известно, о чем должно говориться в моем безупречном стихе, в какой форме и в какой момент, а без каких смысловых компонентов обойтись нельзя… но идеальная форма не очень-то спешит озарить меня вспышкой откровения.

Отдельные строки и двустишия, нужным голосом и якобы невзначай продекламированные в присутствии слуг или гостей, продолжают оказывать эффект. Причем все более явственный (я хорошо замечаю его присутствие), но все же недостаточный и излишне болезненный…

А ее через пару недель поток любопытных посетителей неожиданно иссякает, а Нарост охватывает тревожное оцепенение: по обрывкам подслушанных разговоров я узнаю, что юную Амму фер Скичира похитили во время прогулки в парке, и теперь требуют за ее жизнь огромный, по-настоящему гигантский выкуп.

Дом «Детей заполночи» опутывает настоящий траур. По уровню тишины его обитатели становятся похожими на бесплотных духов, будто бы и в самом деле поднявшимся в крепость из кладбища под мостом.

К моему немалому удивлению, забвению или дополнительному заточению предавать меня никто не намерен. Напротив, чу-ха выпускают вчерашнего героя из его тесной клетки, переводя на привычный режим странного, но безобидного питомца.

Меня такое каноническое легкомыслие родом из кизо-даридрата только радует, и я возвращаюсь к осторожному, почти незримому кружению по цитадели. Только теперь слушаю не только слова, произнесенные «Детьми», я впитываю их манеры глотать и выплевывать слоги и отдельные междометия, ругаться и хвалить, напевать песенки и молиться.

А еще, вольно или невольно, я узнаю продолжение невеселой истории с пропавшей дочкой Нискирича, любопытной малявкой, превращенной в игровую фигуру…

Ункац-Аран настаивает на том, что в похищении участвовали смирпы и некая специальная организация по решению подобных вопросов (мол, так ему сказали гадательные внутренности жертвенной свиньи). Несмотря на подобные заявления, более трезвомыслящие подручные хетто «Детей» довольно быстро приходят к выводу, что в похищении замешан кто-то из своих.

Я складываю и складываю приходящие в голову слова в «лесенки» правильной формы, но вершина пока остается недоступной…

Внутреннее расследование клана вдруг указывает на одного из старших казоку-йодда — Пятого Когтя по имени Ксиммик. Не самый молодой, уравновешенный, смелый и преданный, он известен среди бойцов, как один из самых верных фер Скичире воинов, проливших за казоку немало крови. Но знающие чу-ха шепчут (не замечая моего присутствия в тени), что других вариантов нет, и все указывает на откровенное предательство.

Я помалу злюсь на собственное бессилие и даже на время бросаю стихосложение. Но только чтобы уже следующим утром снова начать перекатывать губами подходящие и не очень слова. В формуле, с помощью которой я ударю по сознанию жутких прямоходящих крыс, должно говориться про смерть, течение времени, победу и ужасную нелепость происходящего. Не знаю, откуда у меня такая убежденность, но в этом я уверен…

«Дети заполночи» все же выволакивают Ксиммика из его кровати. Однако первые, еще весьма деликатные допросы ничего не дают. Половина Нароста с легким недовольством обсуждает, что палачи схватили невиновного; вторая половина, как обычно, требует куда более жестоких мер дознания.

Через день Нискирич принимает сторону вторых.

Большое судилище назначают на внутреннем дворе крепости, больше похожем на глубокий колодец с далеким-далеким небом над головами. Фер Скичира выглядит подавленным, измотанным и старым, впервые представая передо мной и большинством подчиненных в столь ужасном виде.

Все (и даже я) отлично знают, как вожак «Детей» любит именно эту из своих малявок, и в неназываемом ужасе опасаются, что он согласится на условия похитителей. Что, в свою очередь, будет означать одно — мгновенную смерть семейства, роспуск казоку-йодда и всех слуг, которых нужда заставит растечься по соседним кланам, закрытие цехов, постепенное ветшание и забвение родной цитадели…

И Нискирич действительно согласен на такой исход, я вижу это по его раскосым зеленым глазам, по покосившейся осанке, по вздрагиванию когтистых пальцев. Ради маленькой Аммы этот бездушный убийца готов на все.

Я наблюдаю за судилищем с балкона, не спеша присоединяться к шумной толпе во дворе. Продолжаю выкладывать в голове непослушные кирпичики слов. Сочиняю историю про пятерых тощих псов, задумавших перепрыгнуть опасное ущелье. Тревога, предчувствие беды и страх будущего не позволяют сосредоточиться, и я снова злюсь, невольно отдаваясь на волю всеобщей раздражительности.

Ксиммика пытают на виду у всего Нароста.

Тот стойко, как и положено старшему йодда, переносит мучения, и почти не шипит, когда раскаленная проволочная петля перерезает ему правую кисть. Глядя в глаза сидящему на помосте Нискиричу, он шатается от боли и невероятного унижения, но публично клянется хетто, что не имеет никакого отношения к таинственному исчезновению девчонки.

Затем Ксиммику выжигают левый глаз, а колодец двора окончательно забивает запахами горелой шерсти и плоти. На этот раз Пятому Когтю немного не хватает самообладания, и теперь он верещит в голос, машинально вырываясь из пут.

Но когда лекари и Открытое Око приводят бедолагу в чувства, но снова безропотно предстает перед Нискиричем, оскорбленный и отважный, смотрит в глаза казоку-хетто своим единственным, и еще раз громко клянется, что старый вожак ошибся в своих подозрениях.

И Нискирич сдается.

Он при всей стае приносит ближнему соратнику нижайшие извинения. После этого со всеми почестями провожает раненого в личный лазарет. Вожак раздавлен, но из последних сил не показывает этого «Детям».

Я нервно барабаню пальцами по бетонным перилам балкона и подумываю, что героями стишка могли бы стать мыши, такие похожие на чу-ха, но столь же отличные от них…

На следующий день расследование похищения Аммы фер Скичира заходит в окончательный тупик. А похитители связываются с ее опустошенным отцом через ложные мицелиумные профили, и ставят финальный ультиматум.

Той же ночью я с воплем вскакиваю с постели.

Возбужденный, мокрый от пота, охваченный неугасимым жаром, с колотящимся сердцем и торчащим членом, твердым до боли, я застываю перед крохотным оконцем под потолком и начинаю раз за разом шептать стишок… Повторяю его вновь и вновь, позволяя сознанию течь гладко и ровно, вручая ему полную свободу тасовать пусть даже самые неуместные, на первый взгляд, образы и смыслы.

Когда возбуждение спадает, я торопливо одеваюсь и спешу в крыло Нискирича. Он, разумеется, не спит, как и его до жути обозленная охрана, сквозь