Коп из захолустья - Борис Громов

Позади меня снова дико взвыло, и в хвостовую балку почти успевшего скрыться за торосом бота ударила еще одна ракета. Потерявшая управление машина бешено закрутилась в воздухе. Бот мотнуло вправо и он, теряя и расшвыривая по округе детали обшивки, проскрежетал бортом по ледяной стене и рухнул, подняв целую снежную бурю.

– Метров с десяти свалился, – прикинул Влад. – В броне это – семечки. Не давай оттуда никому выбраться, дави любое шевеление.

Спасибо, а то я сам не догадался бы… Мичман еще договорить не успел, а я уже всадил короткую очередь в какого-то бедолагу, пытавшегося вывалиться наружи из бокового люка. Да, не соврал русский, «Серафима» пуля «калашникова» шьет буквально навылет. Десантник рухнул мешком и признаков жизни не подает. Зато товарищи его через все бойницы и люки бота огрызнулись так, что он на несколько мгновений стал похож на огненного дикобраза, во все стороны растопырившего длинные иглы. Слежавшийся снег и лед вокруг нас буквально встали дыбом, над головой с воем целый рой пуль проносится, одна, особенно удачливая, звонко бьет мне в левый наплечник и с пронзительным писком уносится в темноту.

– Упс, blya! – вырывается у меня.

– Статус? – рыкает сквозь пальбу Влад.

– Норма, – откликаюсь я. – Рикошет.

– Совсем подрос наш мальчик, – хмыкает русский. – Уже и матом ругаться начал. Получите, suki!!!

«Ромашка» выплевывает в сторону бота еще две ракеты. Там, похоже, всем враз поплохело. По крайней мере, стрельба мгновенно стихла. Если в боте кто-то и жив еще, то ему сейчас точно не до нас.

Громко и тревожно запищало какое-то оповещение, а в правом верхнем углу тактического дисплея замерцал незнакомый мне символ, о таком Влад на инструктаже точно не рассказывал.

– Бегом к комплексу, Нат! Бегом!!! Это активная подсветка цели. Сейчас по нам влупят из чего-то очень бо…!

Возможно, Влад и закончил фразу, но я его не услышал. Мгновенное выполнение любой команды в боевой обстановке – это нам на уровень рефлексов еще в Академии вбили. И в сторону рудника я припустил во все лопатки сразу после того, как услышал свое имя. Остальное дослушивал уже на бегу. А потом… Потом с треском отключились, не выдержав уровня грохота, шумоподавители шлема, а меня словно пнул в спину разозлившийся великан. И «скорлупу» боевой брони, весящую почти четыре с половиной тысячи фунтов, кубарем поволокло по снегу. Это чем же по нам из третьего бота шарахнули? Тактической ядерной боеголовкой?

– Нат, ты живой?

Так, связь работает и Влад жив, уже хорошо.

– Живой.

– Тогда держись за что-нибудь, сейчас тряхнет уже по-настоящему.

Я хотел поинтересоваться и на тему «за что именно держаться в сугробе?» и «а до этого что было, так, в шутку?», но не успел. Потому что все вокруг тряхнуло. По-настоящему.

– Влад, что это было? – сдавленно прохрипел я, когда проморгавшийся наконец тактический дисплей показал, что связь снова есть.

– Это Князь показал янки, кто в доме хозяин, – отозвался мичман. – Все, сынок, можешь расслабиться, войны больше не будет. Наши всех уже убили. Пока мы с тобой боты гоняли, Туми «обесточил» все железо на орбите…

Понятно, если орбитальная группировка вырубилась, то «Бесстрашному» уже не имело смысла прятаться. И Новиков приложил приземлившихся десантников чем-то из арсенала корвета.

– Вставай-вставай, Нат, сейчас Туми с парнями подтянутся и нам еще место падения ботов проверить. Не хватало нам тут еще одного американского партизана. А потом – на «Бесстрашный», чемодан паковать Думается мне, за тобой скоро прилетят…

Взревев напоследок двигателями, шаттл мягко коснулся посадочными опорами поверхности летного поля и умолк.

Немногочисленные пассажиры челнока начали вставать и двигаться к выходу. Один я сижу в кресле, задумчиво наматывая на указательный палец длинную и прочную ярко-оранжевую матерчатую ленту с надписью «Бесстрашный» на обеих сторонах. Это – подарок от экипажа русского корвета мне на память.

«Она называется тявочкой, Нэйтан», – сказал Новиков, вручая ее мне. – «Это не просто сувенир, этими лентами мы зачековываем контейнеры с парашютами для атмосферного десантирования. Такие есть только у членов экипажа, побывавших в бою. Старая традиция. Носи с гордостью, ты ее заслужил честно».

– У вас все в порядке, сэр?

– Что, простите? – я поднимаю взгляд на молоденькую и очень хорошенькую стюардессу.

– Я спрашиваю, все ли у вас в порядке? – лучезарно улыбается она мне. – Мы уже совершили посадку, сэр. Все, мы дома.

Да какой уж там порядок, милая! Из Мобильных сил меня пусть и с почетом – но списали. После всех травм, полученных мною при падении на поверхность Серого Фьорда, медкомиссию мне не пройти никогда. В обычной полиции я служить могу и дальше, а вот в «мобильниках» – уже нет. С Новой Аризоны тоже постарались убрать побыстрее, как только шумиха вокруг моей истории немного улеглась, и СМИ вцепились в новые информационные поводы. Как сказал бы Влад – s glaz doloy ot greha podal’she. Радует, что хотя бы домой отправили, а не законопатили куда-нибудь… Хотя, с точки зрения столичного бюрократа, Булыжник и есть край света, дальний фронтир на окраине обжитого космоса. Немного греют сердце выставленный мне в Академии высший балл по всем предметам, отличная характеристика и довольно крупная денежная компенсация.

– Конечно, все в полном порядке, мисс, – я дарю стюардессе ответную улыбку и, помахав ей на прощание рукой, выхожу из шаттла.

Да, вот я и дома. Планетоид LV-918, он же Булыжник. Моя родина, место, где я родился и вырос.

Вот только радости в сердце нет. Еще на Новой Аризоне я узнал, что умер дядя Спенс. Спенсер Новак, напарник и лучший друг моего отца, который не позволил отправить меня в интернат после его гибели, а забрал в свой дом и воспитывал, как собственного сына. Мне, тогда еще совсем мальчишке, было очень тяжело. Мать я и не помнил толком. Она с шахтерского планетоида сбежала с каким-то залетным хлыщом «в поисках лучшей доли» – я еще и говорить не научился. От нее остались только размытый образ в памяти, да несколько спрятанных отцом фотографий, которые нашлись уже после его гибели, когда из нашего дома вещи вывозили. А вот отец был для меня всем: большой, сильный, добрый. Но его застрелили и весь мой мир рухнул. А дядя Спенс этот мир смог отстроить заново. Он, тетя Маргарет и их дочь Вики стали моей новой семьей. Которую я искренне люблю. И вот теперь…

Как мне сказали, дядя Спенс увидел мое имя в списке погибших на «Аламо» и даже до кресла не дошел – упал, где стоял. Сердце.

Из-за этой новости торжественная программа моего возвращения оказалась несколько скомканной, чему я сам, положа руку на сердце, был только рад. Весь обратный путь на Новую Аризону я, под руководством старшего агента Департамента национальной безопасности Рональда Уоткинсона репетировал правильную версию рассказа обо всем произошедшем на Сером Фьорде. Кроме самой истории, обдумывали еще и ответы на вопросы журналистов, включая и весьма заковыристые. Как я понял, нападение пиратов на рудник, «одинокий рейнджер» в лице стажера Мобильных сил полиции и русский спецназ, его спасший, словно та самая «кавалерия из-за холмов»[88], сейчас в топе всех новостных агентств. Как говорил Уоткинсон, «акулы пера» меня на куски рвать будут. И облажаться нельзя, тогда вся конспирация пойдет прахом. Почему нельзя рассказать правду, мне никто так и не объяснил. Но когда мне сообщили про дядю Спенса…